Гневное небо Тавриды

От Бориса Громова

Громов прибыл к нам месяц с лишним назад. Откуда — спрашивать было не надо. Плотный и по-особому ладный в своем добротном летном облачении, он как бы вносил с собой дыхание суровых стихий. Каленая кожа лица, глубокая складка над переносьем, белесоватые лучики возле глаз — покойно сосредоточенных, равно привычных к невыносимому свету и к непроглядной, кромешной тьме. На разборах молчал, лишь изредка выдавая свое нетерпение легким постукиванием пальцев по целлулоидной крышке планшета. Скромность «новичка» озадачивала: капитан, под распахнутым комбинезоном — тесная шеренга из четырех боевых орденов…

На вопросы о Севере лишь пожимал плечами. Со мной был не откровенней: "Везде война… Умирать, например, там полегче…" И рассмеялся, представив, должно быть, что выглядит как довоенный полярник, приехавший на курорт.

Мы подружились сразу. Повода искать не пришлось: последние полтора года Борис прожил в моем "отчем доме". В том полку и в той эскадрилье, где должен был служить я. Как бы меня замещая там, хоть заместителем по всем меркам скорей полагалось быть мне.

В летной биографии Громова на это имелась своя причина. В моей же… Неумолимая воля войны. Проще — случайность. Совсем просто — черт. Гоголя не забыли еще со школы — а кто другой может так ножку на каждом шагу подставлять?

Помогают и шутки осмыслить судьбу на войне. Чаще всего — невеселые шутки.

Из училища нас выпустили досрочно. Младшими лейтенантами. Значит, нужда. Сразу на Тихий. Ну ясно, там и начнется, все же песни — о Дальнем Востоке. Началось в противоположном конце. Ну ладно, но и у нас фронт Дальневосточный, — неделя, другая, и… Проходят и та и другая, и… тишина. Учеба, наряды, полеты по расписанию. Месяц проходит. Хоть глохни! И фронт сам собой переименовался в Тихий. Не по океану, конечно. Вообще-то и хорошо, что тихий, в стратегическом плане, это мы понимали. Но ведь и нас должны понимать. В нашем, личном-то плане. Люди воюют там, гибнут… Может, что-нибудь есть уже в штабе? Ага, как не быть. Работа вовсю идет, простыня во весь стол, писаря над ней, пот с четырех лбов на ватман. Что это, братцы? Ну что, в самом деле, товарищи лейтенанты, будто не видно…

Видно, за километр. Расписание занятий на следующий месяц. Всем, кроме нас, видно — влипли. Ух, пошли рапорта строчить! После отбоя только разговоров: "Ты — третий? Я завтра пятый подам. А что, черт возьми…"

Вот тут-то бы в первый раз и заметить. И как раз к ночи. Коробочка-то не дура была. Назавтра — всем строиться на летном ноле, встречать начальство. Ну, наконец-то! Надраились, как на парад. Списки уже подготовлены, местные знатоки разъяснили, не хватало чтоб из-за какой-нибудь пуговицы несчастной…

Начальство явилось без пуговиц вообще. В летном комбинезоне с неба свалилось на «уточке», подрулило, спрыгнув с крыла, разминаясь, направилось в центр «каре». Точь-в-точь как на ринг, по перчатке похлопывая перчаткой. Где же тут списки? Примолкли и знатоки. Решили, наверно, что на другом самолете везут. "Замкомандующего… Остряков! На «Дейчланде» снес башню главного калибра… Еще и один из котлов к чертям…"

Ну вот, и тут. Будто и так не известно. Два Красного Знамени за Испанию… Еле ноги унес в Гибралтар этот суперлинкор фашистский…

Так же и тут. С ходу, по-остряковски. "Будете воевать, твердо вам обещаю! Не менее твердо — за рапорта, за нытье. Вплоть до разжалования!"

Ну и, конечно, — учиться. Вопросов не разрешил. Хоть разрешают обычно при таких встречах. Причину все те же опять знатоки разъяснили. Сам писал тоже. Еще раньше нас. И точно такое же получил обещание. И невзирая на генеральское звание, главную башню и на один из котлов.

Так все, значит? Влип, и сиди, не чирикай? Кто-то, с отчаяния: "А что? На рядовом война держится… С воздухом распрощаться? А что толку болтаться в нем, в девяти тысячах километров от самого ближнего фронта…"

"Несерьезно, ребята", — Попович, комэск. "Да? А как серьезно? У вас идея?" — "Идея, — не стал скромничать капитан. — Поделиться?" И поделился. Что генерал-то сказал? Учиться? И в недостатки ткнул носом. Ну вот и покажем ему: выучились, дальше некуда!

Ребята подумали. А что? А главное — Попович. Не тот человек, чтоб на пушку брать.

Ух, взялись! Комэск изучал все штабные сводки, тактические новинки, уловки врага, подробно разбирал «показательные» бои… Все вместе вырабатывали возможные контрприемы. Не отставать от фронтовиков, а расти быстрее их! Для этого у нас все условия. Можно воевать и в тысячах километров…

Вот это пошла учеба! «Зигзагообразный» полет с повторением абриса береговой черты, душу вытряхивающий «волнообразный»… Рисковали, конечно. Попович больше всех. И не должностью только. Ныть стало некогда, после «настоящих» полетов дай бог ноги до койки дотащить…

Месяц, другой… И вдруг — приказ. Восторжествовала идея! Наиболее подготовленные экипажи направить на усиление действующих флотов. Всю нашу эскадрилью! На заводе в Сибири получить новые модифицированные машины… Добились, довоевались в тылу, черт возьми!

Ну вот и опять. А чем еще объяснить? В Москве эскадрилью безжалостно разделили. Шесть экипажей на Северный флот, три — на Черноморский. Будто одни мы на все моря. А если так, почему же нас столько мариновали…

С начальством не спорят. Пошел попробовал все же комэск. Вернулся — лег молча на койку. Мы трое уже лежали. Прощай, любимый командир, прощайте, друзья… Повезло ребятам! Будут сражаться в полку Бориса Сафонова, прославленного североморского аса, а мы…

А что, собственно, мы? Главное-то сражаться? И чем, в конце концов, тьфу…

Так, так. Вообще-то, ничем и не хуже, конечно, Черное море, чем Баренцево, например. Только мы тут при чем? Попович с ребятами получают нормально маршрут на Мурманск, а мы… ближе к Волге. Ну? Теперь-то хоть ясно? На Черноморский, вчера только сказано было. А порта такого на Черном море, уж как географию ни учили, а в пятом классе не вздумали бы искать.

В запасном утешение: "Назначаетесь командирами звеньев в формируемый 35-й авиаполк". Ничего себе, за день скачочек по службе! Но… раз формируемый, значит, будет же воевать? Хоть где-нибудь, хоть когда? Почему где-нибудь? Полк предназначен для Северного флота. Для Северного? Значит, все же к сафоновцам, черт…

Дальше уж и рассказывать невмоготу. Сформировались. Шесть экипажей посылают за самолетами. Ясно, что наши три — среди них. На заводе, на том же, в Сибири, — ждать, когда будут готовы самолеты. Ждем, терпим. Не вытерпел, иду к начальству: "Сколько же можно…"

Ну и, конечно, не удержался. И тут уже выяснилось, что черт — мой личный. Персональный, ребята страдали из-за меня.

Получаем машины, летим. Погода прекрасная — как же, июнь в начале, маршрут известен, как же, не в первый раз… Ладно, ладно, все позади, в полку нас заждались, денек и — Мурманск…

Последний бросок. К машинам привыкли, летим, песенки довоенные вспоминаем, штурман Володя Ерастов парень веселый. И вдруг… Тишина. "Что там, Володя, гитары, что ль, не хватает?" — "Сдается, горим, командир!" Так и есть. Из-под правого мотора выбивается язычок…

Сели в Красноуфимске на куцем аэроклубовском поле, на одном моторе спасибо Поповичу, пригодились его уроки. Остальная пятерка, понятно, ушла по маршруту. Дали телеграммы, через два дня получили запчасти, за день отремонтировались, летим…

Вот и долгожданный аэродром. Но что это? Поле пустынно, на стоянках бесформенные темные пятна.

Встречает бедолага-техник, оставленный, видимо, за тыловые грешки. "Где полк?" — "Улетел на Север. Ваши едва успели…"

Немая сцена. Потом — а что? Заправимся и нагоним. Зато уже точно, на Север, к ребятам, к сафоновцам! Стратегические коммуникации, интенсивные перевозки, огромные вражеские транспорты…

Черта с два! Вот именно, кажется, прикрепили еще и второго. За ужином незнакомый майор с Золотой Звездой: "Командир тридцать шестого полка Ефремов. Поступаете в мое распоряжение. Завтра летим в Майкоп".