Гневное небо Тавриды

Тогда не погиб. Как и в десятках подобных переплетов на Севере. Как и в морской пехоте. А тут… Средь бела дня, на своем аэродроме, в учебном полете… А впрочем, какой учебный? Каждый полет на войне — боевой. И ввод в строй полка новых воздушных бойцов — такая же боевая задача, как и уничтожение вражеских кораблей. Может быть, еще и сложнее, недаром же ее поручают самым опытным, самым искусным пилотам.

Погиб смертью храбрых…

Вот и мой следующий вылет не в полном смысле был боевым. А стоил как бы не двух торпедных. По его нужности, необходимости на войне.

"Круглый" был вылет на моем личном счету — стопятидесятый. Это, наверно, имел в виду замполит, предложив тогда «отложить» наше скромное торжество в столовой.

Удивительная у Ивана Григорьевича память. Нет, удивительная душа!

Конечно, неплохо бы украсить нашу видавшую виды «пятерку» еще одним корабликом на фюзеляже. Поставив под ним и кругленькое число…

Но это все не серьезно. Положение партизан в Крыму хуже некуда: зажаты карателями в горах, обороняться почти нечем, а есть и вовсе нечего…

13 декабря — самая середина «глухого» месяца. Погода такая, что удивительно, как вообще разрешают взлет. «Доверяют», — подчеркивает Иван Григорьевич.

Приходится доверять.

— Вам там уже каждый кустик знаком! Хохочем. Гору-то хоть бы какую сквозь эту муть разглядеть.

— Во всяком случае, помните, ребята, — голос замполита серьезен. — Вас ждут, о вас мечтают! Мечтают, понимаете? Сберегая последнюю сотню патронов, последний сухарь…

В машине и под фюзеляжем — предельный груз.

Прилуцкий советует взлететь попозже, пересечь побережье в темноте. Погода погодой, но догадаться нетрудно: не с неба же падают к партизанам боеприпасы и сухари. То есть, что именно с неба и падают, и несмотря ни на что.

В самом деле, у берега «мессеры» могут перехватить. Решаем стартовать за полчаса до наступления темноты.

Последние напутствия.

— Только что передали: за вашим полетом будет следить командование флота! Но главное, помните, что сказал. О вас мечтают!

И вот под крылом сплошная рябь. Кое-где возвышаются башенки — облачность кучевая. Но это ничего не сулит. Так, нужно же на чем-нибудь дать остановиться взгляду.

— На что надеемся, штурман?

— На господа бога. Там же голодные ждут…

Берег пересекаем в районе Алушты. Как и рассчитано, в темноте. На всякий случай выполняю противозенитный маневр. Будто и в самом деле надеясь кого-то задобрить.

По времени — район сброса. Прилуцкий молчит. И вдруг:

— Разорванная, командир! Выбери окошечко, нырни метров на четыреста…

И в самом деле. Везучка! Надо же, именно в этом районе… Выбираю, ныряю. Внизу темнота…

— Вижу сигнал! Доверни вправо на десять…

Несколько секунд, и мешки из бомболюков сброшены. Панов и Жуковец что-то замешкались. Делаю повторный заход.

— Груз в воздухе, командир! Все парашюты раскрылись!

— Видели точно?

— Все!

Разворачиваемся на юг. Спустя полтора часа машина мягко касается земли родного аэродрома. Умолкают моторы, гаснут прожектора. Тишина и покой ощутимо облегают кабины.

— Много ли человеку на войне надо для счастья, — философствует явно довольный Прилуцкий, сбрасывая парашют и с удовольствием разминая богатырские плечи. Тут же с беспокойством оглядывается на полуторку. — Сдается, что-то было отложено, вроде как на сегодня… Не помните, командир?

Мое внимание привлекает Жуковец. Вертится подозрительно возле.

— Ну? — ловлю его за руку, предчувствуя неладное. В самом деле, уж слишком все гладко.

— Не знаю, правильно ли я сделал… — мямлит явно нарочно, помогая стянуть с плеча лямку.

— Ну? — сжимаю его напрягающийся в ответ бицепс.

— Да вы не бойтесь! (Я же и должен бояться). Перед отлетом газеты дал замполит, в мешок партизанам… А я в них еще и записку…

Ну вот.

— Еще? А знаешь, что за это бывает? А если к фрицам мешок попадет?

— Не попадет! А если бы… так и пусть думают, что это он сам…

Последние слова проходят уже мимо сознания. Замполиту придется, конечно, доложить. Хорошо, если этим и обойдется. Обойдется, жди…

— Говорю, не беспокойтесь! Между костров положил, точно видел…

Видел. А что же тогда юлит? Да и поди докажи, что он видел…

Масла в огонь подливает Прилуцкий. От злости: из кабины полуторки то и дело высовывается шофер.

— Хорошенький агитпроп! — замечает как о решенном. — Знаешь, что фрицы в газетах раззвонят? Что Громова сбили! Того! Имя-то указал хоть? Впрочем, поди им доказывай, что не слон!

Жуковец изумленно вскидывает ресницы. Такой оборот ему в голову не приходил. И вдруг взрывается:

— Да что вы все — фрицы да фрицы! Нарочно же выждал! Второго захода, чтобы наверняка… За свои беспокойтесь, штурман! В том разве дело? Перед майором как-нибудь отчитаюсь…

— Ну-ну, отчитайся, — мрачно кивает Прилуцкий. — Поехали, командир?

Что-то не очень и хочется ехать. Громов? При чем тут… Ах тот, герой… Много ли человеку… А для несчастья много ли надо?

Вмешивается молчавший до сих пор Коля Панов. По профессии с подобными делами он знаком лучше всех.

— Что написал-то? — склоняется к другу. — Хоть бы мне показал.

— Да ты-то при чем! — сбрасывает с плеча его руку рассвирепевший Сашка. Командира касается! И меня! Не учел, что полет у него… круглый. Из башки вылетело, понимаешь?

Чувствую, как отлегает от сердца. В уши возвращается привычный моторный гул.

— Толком выкладывай, что там?

— А не обидитесь? Сам замполит же и подсказал — мечтают… Подарок, думал, от него… от вас то есть ему… Будто не вижу, переживаете…

— Что написал-то?

— "Груз сбросил летчик Громов".

Минута проходит в молчании. Из кабины полуторки высовывается удивленный шофер. Ничего не поняв, разряжает тишину жеребячьим ржанием. Прилуцкий грозит ему кулаком.

Потом все бросаемся обнимать Сашку.

— Молодчина!

— Пусть так и думают, Громов…

— Как это мы-то…

Ну вот. Вот и опять оно с нами, при нас — наше скромное фронтовое счастье.

— Сто грамм сверх положенного тебе, Сашок! За идею!

А что, в самом деле идея. Пусть так и запишут мне в летную книжку: "Стопятидесятый боевой вылет, памяти Бориса Громова". А еще лучше и вообще его пропустить. Пусть и будет буквально подарок…

Да, вот что нам надо для счастья еще. Верная память живых о погибших.

Летучие минеры

В течение двух с половиной месяцев наш экипаж находился в командировке: получали новые машины для пополнения самолетного парка полка. Тем временем капитально ремонтировалась и наша многострадальная «пятерка». На Кавказское побережье вернулись 7 апреля 1944 года, к началу решающего сражения за Крым.

Тут только узнали, что еще два месяца назад полк перебазировался под Мелитополь, в Сокологорное. Почти все это время он занимался тем, что перевозил имущество и личный состав других частей дивизии, также передислоцировавшихся в Северную Таврию — ближе к местам предстоящих боев. Это утешило: в тылу мы чувствовали себя неважно, думая, что ребята воюют без нас.

Были и другие новости. И среди них та, с которой свыкнуться казалось невозможным: погиб наш любимый комдив Николай Александрович Токарев…

Все, что мне довелось знать о жизни этого человека и что узнал теперь о его смерти, я постараюсь рассказать позже. Пока же предстояло как можно скорее занять свое место в боевом строю. Облетать отремонтированную машину, освоиться на новом аэродроме, привыкнуть к новым командирам. На должность комдива был назначен бывший наш комполка полковник Виктор Павлович Канарев, полком стал командовать майор Буркин, бывший инспектор ВВС флота. А нашей первой эскадрильей, взамен погибшего еще летом капитана Осипова, — капитан Чупров, прибывший из академии…

Произошло изменение и в моем экипаже: Панов уехал на учебу, на его место дали старшего сержанта Ивана Должикова.

8 апреля в полку состоялся митинг: 4-й Украинский фронт перешел в наступление на крымскую группировку врага со стороны Перекопа.