Сталин и литература (СИ)

Должна сказать, что слияние со Сталиным имело и другие отражения в его творчестве.

"Хлеб (Оборона Царицына)". Повесть. Написано на титульном листе. Здесь — один из главных узлов сталинской фальсификации — о роли его личности в истории революции и гражданской войны. Выполнено не Джамбулом, а Алексеем Толстым, писателем, свободно владеющим своим пером и мыслью, опирающимся на традиции русской литературы. Известным на Западе историческим романистом. Тут Сталину не откажешь в точности отбора. В душах писателей он вообще лучше разбирался, чем, например, в сахарной свекле.

Повесть "Хлеб" была начата в 1935 году, а закончена осенью 1937 года. Всё — знаменательные даты, но "без дерзаний нет искусства", — утверждает он в связи с написанием повести.

О том, сколько тут дерзаний — я попытаюсь, если смогу, сказать ниже.

Начало действия повести — январь 1918 года. Узловая важная сцена: так случи­лось, что питерский пролетарий, один из героев повести, ночью стоял на карауле в Смольном у дверей Ленина. Три часа ночи. И вдруг Ленин выскочил из комнаты — очень переполошенный — требует срочно вызвать монтера, потому что у него сломался телефон. Иван Гора резонно объясняет Ленину, что монтера найти нельзя. И заходит в комнату, где жил Ленин, чтобы починить. Работал Ленин в другом месте, а сюда приходил ночевать.

И вдруг дверь в комнату приоткрылась — и кто же сюда вошел? В три часа ночи в январе 1918 года? Через потаенную дверь? Не Надежда Константиновна, нет, не она. Не надейтесь.

"...вошел человек, с темными стоячими волосами, и молча сел около Ленина. Руки он стиснул на коленях — тоже, должно быть, прозяб под широкой черной блузой. Нижние веки его блестевших темных глаз были приподняты, как у того, кто вгляды­вается в даль".

Так появился Сталин в кабинете Ленина ночью, будто спали они вместе в одной кровати. С глазами человека, "кто вглядывается в даль". Глаза Сталина — работы Алексея Толстого. Глаза — как зеркало души не Сталина, а писателя. Зверские глаза Сталина всю жизнь стоят передо мной.

Что говорит Ленин, обращаясь к Сталину? Нетрудно угадать. Он начинает яростно поносить Троцкого. А "Сталин глядел ему в глаза — казалось, оба они читали мысли друг друга". Потом Ленин "лукаво взглянул на Сталина". А "Сталин коротко, твердо кивнул, не спуская с Владимира Ильича блестящих глаз".

Тема сталинских глаз — одна из важных "художественных" задач писателя. Глаза ему рисовали художники слова и кисти. Я еще вернусь к этой теме. Хочу только добавить, что и Ленин не спускает "лукавых глаз" со своего собеседника. И так всю ночь: Ленин держит в руках листки, пишет и что-то читает Сталину. Речь идет о заключении Брест-Литовского мира, но факты истории в повести "Хлеб" — в системе кривых и разбитых зеркал.

Потом Сталин ночью у Ленина произносит коротенькую речь, предсказывая будущее: как ответит германский пролетариат — "это одно из предположений, столь же вероятное, как любая фантазия... А то, что германский штаб ответит на демонст­рацию в Брест-Литовске немедленным наступлением по всему фронту, — это несомненный факт".

"Совершенно верно..." — восхищается Ленин.

Надо сказать, что в повести "Хлеб" Сталин формулирует ленинские мысли лучше, чем Ленин. И это личный вклад писателя Алексея Толстого. И еще он дал ему необыкновенную прозорливость мысли, а его тупому словоговорению, запечатленно­му в подлинных документах, — язык, ритм речи, которого он начисто был лишен. И афористичность, которая всегда будет сопровождать его в мифах о нем. К этой теме — о языке его в творчестве Алексея Толстого — я еще вернусь. А пока Ленин-Сталин как единое целое в повести "Хлеб". По подлинной истории, — как бы мы ни относились к ней, — было: Ленин и Троцкий. Что известно всему народу и отражено даже в частушках того времени.

В "Хлебе" — Ленин и Сталин, других двучленов нет. Мы узнаём, что "меньшевики и эсеры голодом решили задушить советскую власть", "провокация и предательст­во" — метод их работы. "Как быть?" — спрашивают центр.

И получают ответ: "Наша точка зрения Вам известна... Ленин. Сталин". За двумя подписями. Так, по Алексею Толстому, они вдвоем руководят страной. Подобного нет, мне кажется, нигде. Читаем дальше в повести "Хлеб": "Троцкий нарушил директиву Ленина и Сталина, совершил величайшее предательство..."

Это пишет не Сталин, а Алексей Толстой. При этом он знает факты истории и так "профессионально" перекручивает их.

Опять мы в кабинете Ленина. Ленин, как всегда у Алексея Толстого, очень нервничает. И новое свидетельство исторического романиста: "Здесь же, освободив от бумаг и книг место за столом, работал Сталин". Не только спал рядом, но и работал за одним столом. Как за одной партой, — такое можно увидеть только взглядом художника. "В минуты передышки" бедный Владимир Ильич "глядел в упор в глаза Сталина", ища в этих прекрасных глазах, устремленных, как мы помним, в даль, по определению писателя, помощи и спасения. Ленин спрашивает Сталина:

"Успеем? Немецкие драгуны могут уже завтра утром быть у Нарвских ворот". Речь идет о наступлении немцев.

"Сталин отвечал тем же ровным, негромким, спокойным голосом, каким вел все разговоры:

— Я полагаю — успеем..."

У Алексея Толстого он обрел голос и величавую монументальность жеста, фразы, паузы между слов. Чего не было в живой жизни маленького и плюгавого злодея.

Узнаём, что военные представили какой-то план... Какие военные? Какой план? Куда подевался Троцкий и другие отважные военкомы тех лет? Читаем в "Хлебе" — "Ленин и Сталин одобрили этот план". А немцы, оказывается, готовили в Петрограде "взрыв изнутри". "Но в одну черную ночь Петроград, но распоряжению Ленина и Сталина, был сразу разгружен от германских подрывников. Взрыв не удался".

Вот как выглядят факты истории под пером художника. Ленин — как понятие индивидуальное, единичное — перестает существовать. Все эти примеры свидетельст­вуют о методе, цели и средствах. Итак, пустота полная вокруг. Правда, по фронту бегает Клим Ворошилов. И больше никого — на всем земном шаре.

Что же все-таки у писателя Алексея Толстого происходит с Троцким? Он продается белым генералам! Это — точно. Конечно, сейчас на Троцкого столько навалили реальных и полуреальных преступлений, что такое свидетельство знаменитого исто­рического романиста может пригодиться сталинским наследникам. Просто они плохо начитаны в истории нашей литературы.

Но я пишу не о Троцком, не о Сталине, а об Алексее Толстом и его повести "Хлеб", ее художественных и исторических открытиях.

Белый генерал едет в Москву по вызову Троцкого, он ищет связи с Троцким. "Проникнуть в Высший Совет "нетрудно через Троцкого", Троцкий "произвел на меня крайне выгодное впечатление", — говорит белый генерал, подробно описывая встречу с Троцким. "С ним нам легко будет работать..."

Это из беседы белого генерала с террористом Савинковым:

"Хотите вина? — спросил Савинков. — Мне достали превосходного амонтильядо".

Нет, это не "Краткий курс" — тупое неподвижное выражение личности Сталина. Точное выражение. Слепок. Это — писатель из прошлого века, знающий, как повер­нуть сюжет и вести диалог. А это линия сюжета повести — кульминация растленной души. Ловкость писательских рук, несколько поворотов — и Троцкий становится агентом белой армии и продается ее генералам. А ведь Алексей Толстой прекрасно знал, как было на самом деле. И это его знание делает его фальсификацию особенно невыносимой. Она идет не от невежества, — как бывало у многих писателей, — а от глубокого знания.

Была у нас такая песня, она неслась из всех репродукторов. О том, что были у нас два сокола: "один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин". Но Алексей Толстой не укладывается даже в эту простую формулу. У него Сталин — более спокойный, твердый и ясный сокол, чем Ленин, который все время бегает со своими рукописями и записками и спрашивает у Сталина — правильно ли он поступил. И после того, как Сталин отвечает "правильно" и дает новый поворот историческому процессу, Ленин успокаивается. Так по Алексею Толстому обстояло дело в первый послереволюцион­ный год. И в последующие годы тоже.