Война: ускоренная жизнь

Но первые тринадцать (хотя и «чертова дюжина») работников Крайнего Севера осенью 1943 года очутились в ЧТТУ (Челябинское танково-тракторное училище), где составили маленький отдельный взвод, на редкость сплоченный, занимавшийся не за страх, а за совесть. Их выпустили в мае 1944 года (как раз перед началом освобождения Белоруссии от фашистов. — Авт.), и они, все тринадцать, были направлены по их просьбе в один полк».

Две марки в день и марка в месяц

13 апреля 1931 года подданный охваченной кризисом Веймарской республики Бруно Винцер в возрасте 19 лет вступил в рейхсвер — маленькую стотысячную армию догитлеровской Германии. Вступил, заключив контракт на 12 лет:

«Мы получали в месяц на руки пятьдесят марок на всем готовом и при бесплатном жилище. Это были большие деньги. Кружка пива стоила пятнадцать, а стакан шнапса — двадцать пфеннигов. Пособие, которое получал безработный на себя и на свою семью, не составляло и половины нашего жалованья. Если же безработного снимали с пособия, он получал по социальному обеспечению сумму, которой не хватало даже на стрижку волос».

Через 10 лет после этого, когда рейхсвер уже заменил вермахт, насчитывающий не сотню тысяч, а несколько миллионов солдат и офицеров, зарплата рядового немецкого солдата была немногим больше, чем в 1931 году. Однако для многих солдат — особенно молодых — она уже давно не являлась главным фактором их пребывания в победоносной армии рейха.

В отличие от нынешних толерантных времен и их войск, на Второй мировой доставалось всем, и если в Красной армии сражались и порой гибли сыновья высших советских руководителей (Сталина, Хрущева, Микояна и других), то, как вспоминал писатель Константин Симонов, по документам, найденным у убитых немецких солдат, можно было определить, что часть из них является сыновьями владельцев больших предприятий, крупных торговцев, банкиров и т. д. А ведь при любой, пусть и самой тоталитарной системе, роль денег остается неизменной, и нет сомнений, что отцам этих солдат не составляло бы большого труда «отмазать» своих детей от фронта. Другое дело, что те бы на это никогда не согласились. Их ждала война, в которой обе стороны поставили на карту все. И тем не менее для малообеспеченных, не имеющих своего дела или хорошей профессии молодых немцев, военная служба продолжала служить источником существования.

«Получив лейтенантское звание, я стал в определенной степени «взрослым», — вспоминает Армин Шейдербауер о важном в его жизни событии, произошедшем в декабре 1942 года. — Мне не было еще и девятнадцати лет, и я бы еще долго оставался подростком, хотя и был уже унтер-офицером. Но теперь я мог содержать себя сам и должен был получать жалованье со своего собственного счета в сберегательном банке Штокерау. В то время денежный оклад лейтенанта составлял 220 рейхсмарок в месяц. Это была значительная сумма не только для вчерашнего гимназиста, но и для солдата, который должен был жить только на свой служебный оклад и фронтовую надбавку. Во всяком случае бесплатное жилье было гарантировано. Можно было иметь казарменную крышу над головой и армейский паек, который был более или менее достаточным и приемлемым для молодого желудка.

Наряду с денежным окладом мы получили единовременное пошивочное пособие, огромную сумму в 750 марок. Вдобавок моя добрая тетя Лоте подарила мне 50 рейхсмарок «на экипировку», выражение, которое она использовала из лексикона старой кайзеровской армии. В письме к моей матери она написала об этом и сказала ей, в растроганных чувствах, что я выглядел «как молодой дворянин».

(В 1944 году денежный оклад лейтенанта Армина Шейдербауера составлял уже 399 марок. — Авт.)

Для рядовых немецких солдат (как и для наших) деньги большого значения не имели, хотя и были не лишними. Тем более что во время «похода в Россию» им, по воспоминаниям Генриха Метельмана (дни наступления на Сталинград. — Авт.), «выплачивали жалованье в рублях, тратить которое было не на что, иногда мы проявляли щедрость в отношении местных крестьян — платили им, хотя вполне могли и не платить. Русских денег было столько, что мы с полным основанием могли считать себя рублевыми миллионерами».

В той же мере, как и немецким солдатам, нацисты платили жалованье своим союзникам, правда, не всем. Ефрейтор «Норвежского добровольного легиона» Едвент Кнель показал, попав в плен в апреле 42-го, на допросе, что за его службу фюреру его родителям в Норвегии ежемесячно полагается 184 кроны, плюс он сам на фронте получал стандартное жалованье солдата вермахта — 66 марок.

Солдат испанской «Голубой дивизии», сражавшийся против нас на Ленинградском фронте, получал немногим меньше Кнеля — 60 марок. Кроме того, завербованные получали подъемные — по 100 песет (25 марок) единовременно, а их семьи в Испании — ежемесячное пособие из расчета приблизительно по 8 песет в день. По мере того как дивизия несла потери, на смену ее первому составу, в который входили в основном фанатики антикоммунизма, все чаще шли люди, соблазненные надеждой приобрести некоторые материальные преимущества.

Среди новых солдат дивизии было также немало нищих и безработных, которые ценой жизни пытались обеспечить своим родным сносное существование. В письмах, полученных солдатами «Голубой дивизии» из Испании и ставших советскими трофеями, попадались и такие, как адресованное одному уроженцу Бильбао: «Дорогой сын. Сообщаю тебе, Пако, что германское правительство платит мне ежемесячно 254 песеты благодаря твоей службе».

Солдаты «Голубой дивизии» имели и возможность «подработки», причем довольно подлым способом. Борьбу с дезертирством вели отряды испанской полевой жандармерии, которые охраняли дороги в тыл. Военнопленный, солдат 262-го пехотного полка, рассказал, что был направлен в караул для задержания перебежчиков, за что ему было обещано 5 тысяч марок (25 тысяч песет). Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал, что во время февральской операции 1943 года в районе селения Красный Бор 80 человек дезертировали в тыл; многие были пойманы и расстреляны на месте.

Но вот к своим румынским или итальянским союзникам отношение немцев было совсем иным. Если сражающийся на фронте солдат вермахта получал две марки в день, то его румынский союзник — 1 марку в месяц. Воевавший на Северном Кавказе ефрейтор 111-й немецкой пехотной дивизии Гельмут Клаусман вспоминал:

«Румынская армия была самая деморализованная. Солдаты ненавидели своих офицеров. А офицеры презирали своих солдат. Румыны часто торговали оружием. Так, у наших «черных» («хиви», добровольно служивших в немецкой армии грузин, черкесов, азербайджанцев. — Авт.) стало появляться хорошее оружие. Пистолеты и автоматы. Оказалось, что они покупали его за еду и марки у соседей румын»

«Кому война» по-немецки

Впрочем, торговали оружием, продавая его не только «хиви», но и напрямую врагу, и сами немцы. В своем «Дневнике немецкого солдата» Кернер Шредер рассказывает, как в 1942 году, когда их часть стояла в белорусском городе Молодечно, его вызвали в штаб, где поинтересовались, сколько винтовок получил у него на складе некто офицер Вендель.

— Офицеру Венделю выдано шестьдесят восемь винтовок, господин подполковник.

Квитанции взял капитан, проверил и сказал:

— Оформлено все правильно. На каждой служебная печать. Но, по нашим данным, не хватает документов еще на сорок четыре винтовки. Тут вчера повесили одного унтер-офицера. Он сбывал оружие ивану (партизанам. — Авт.) за большие деньги.

По воспоминаниям Шредера, немногим позже немецкими «особистами» в таком же грехе был изобличен и повешен и вышеупомянутый Вендель. И не он один.

Вообще неоднократно упоминаемая в этой книге поговорка «Кому война, а кому мать родна» хоть изначально и русская, но по сути национальной принадлежности не имеет. Примеров тому было предостаточно.

Офицер итальянского экспедиционного корпуса Эудженио Корти в своих воспоминаниях об отступлении в январе 1943 года под Сталинградом пишет: