Великий Сталин

Макаренко устами поручика Теплова очень точно определил суть понимания чести советским человеком. Тот, кто, не стесняясь, считая это в порядке вещей, живёт за счёт или эксплуатации других, или за счёт обслуживания эксплуататоров, в том числе и интеллектуального обслуживания, чести иметь не может – как бы он себя и окружающих ни уверял в обратном.

А вот теперь – о сталинских Судах чести.

Хотя, пожалуй, перед этим надо сказать и ещё кое-что…

Николай Байбаков, сталинский нарком, хрущёвский министр и брежневский Председатель Госплана СССР, выйдя в ельцинский «тираж», вспоминал: «Мы знали, что, если есть указание Сталина, для нас оно закон. Хоть лопни, но всё выполни».

Байбаков, как и многие из его коллег по работе на высших этажах государственной власти, остался в истории страны фигурой неоднозначной. И в этом – вполне типичен. Родившись в 1911 году, он вступил в ряды ВКП(б) в 1939 году и в ноябре 1944 года, тридцати трёх лет от роду, стал наркомом нефтяной промышленности СССР. Однако в сталинское деловое окружение плотно входил и до этого.

Уже в 90-е годы московский фотожурналист Дмитрий Чижков вспоминал при мне, как Байбаков рассказывал ему об одном ответственном сталинском поручении. В 1942 году Сталин направил Байбакова в Грозный для контроля нефтепромыслов. Немцы подходили к ним всё ближе, и Сталин – по словам Байбакова – приказал тогда, чтобы нефтепромыслы врагу не достались целыми ни в коем случае. «Не взорвёшь вовремя, расстреляю, – предупредил Байбакова Председатель Государственного Комитета Обороны. – Но если взорвёшь раньше времени, тоже расстреляю».

Нефтепромыслов немцы не получили… Байбаков же вскоре стал наркомом. Подтверждение этого изустного рассказа я позднее нашёл в документах, однако и без этого достоверность его у меня сомнений не вызывала.

И в этом эпизоде – как и во многих других крупных и мелких державных делах до войны, во время войны и после войны – Байбаков проявил себя достойно. А то, как он через десятилетия отозвался о Сталине, тоже достойно уважения.

И всё же в словах Байбакова об отношении к указаниям Сталина усматривается одно показательное обстоятельство. Байбаков и слишком многие его сотоварищи по руководству наркоматами и министерствами, заводами и фронтами, республиками и областями, воспринимали указания Сталина как указания Сталина. В то время как Сталин ожидал от них и не раз подчеркивал, что они должны и обязаны воспринимать указания Сталина как указания Родины!

В августе 1930 года Сталин в письме Шатуновскому, в самом его конце, заметил:

Впервые это письмо было опубликовано в 1951 году в 13-м томе Собрания сочинений Сталина, и я думаю, что Сталин поместил его туда не случайно.

Говорят о культе личности… Сталин был выдающейся личностью и уже поэтому ни в каком культе его личности внутренне не нуждался. Иначе он не был бы личностью. Но не мог же он снимать с работы каждого редактора, чья газета грешила перебором по части употребления имени «Сталин». Тем более что Сталин всегда старался подчеркнуть, что воспринимает восторженные слова в свой адрес не более как форму прославления страны, им создаваемой.

Даже бесталанный, а уж тем более – талантливый художник всегда выражает дух своего времени, пусть порой и безотчетно. При этом дух времени хорошо выражается в песнях… Достаточно услышать песню со словами, скажем: «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…», чтобы узнать многое, если не всё, о времени, её родившем… Как и о его «героях», его «лидерах»…

Вспомним слова выдающихся песен сталинской эпохи… «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!»… «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поёт о нас страна…».. «Лейся, песня, на просторе, не грусти, не плачь, жена, штурмовать далёко море посылает нас страна»…

Или вот такие песенные строки: «Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда отдаст приказ товарищ Сталин, и нас в атаку Родина пошлет!»

Или такие: «Артиллеристы, Сталин дал приказ… Артиллеристы, зовёт Отчизна нас… Под грохот сотен батарей за слёзы наших матерей, за нашу Родину – огонь! Огонь!»

Приказ Сталина – это не его прихоть, каприз или личная воля. Приказ Сталина – это приказ Родины! Сталин раз за разом подчёркивал это словом и делом. Он порой говорил об этом прямо, порой действиями своими напоминал: вы служите не Сталину, а под руководством Сталина служите Советскому Союзу, как ему служит сам Сталин.

На сталинских боевых знамёнах было написано: «За нашу Советскую Родину!» И в бой шли прежде всего за Родину! Но так же – и за Сталина! Не за «царя» Сталина, а за верного сына Родины – Сталина.

Между прочим, первый создатель новой России, Пётр Великий, которому сам Бог, казалось бы, велел всецело поддерживать культ его божественной личности, обращаясь к войскам перед Полтавской битвой, призывал их: «Не за Петра, а за Отечество, Петру вручённое…»

Так что верное понятие о чести и долге не было чуждо истинным патриотам России и в царские времена. Однако ко времени одряхления царизма относится уже формула: «За веру, царя и Отечество!». Номер Отечества здесь был, как видим, третьим.

Сталин же как создатель и олицетворение эпохи, дал народу иную, подлинно и единственно патриотическую формулу: «За Родину!». А уж Родина дополнила её вторым членом формулы, тогда ставшей двуединой: «За Сталина!».

Вот как смотрел на дело Сталин и как он хотел, чтобы смотрели на свой долг и на свои обязанности другие.

Но все ли, даже в ближайшем сталинском окружении, сформировавшемся из тех, кто родился в десятых, а то и в двадцатых годах двадцатого века, имели то понятие о чести и долге, которого добивался от них Сталин?

Тот же Николай Байбаков до тех пор, пока был жив Сталин, жил понятием долга. И пока был жив Сталин, сердце сталинского наркома Байбакова было живо для чести. И он посвящал Отчизне если не «души прекрасные порывы» – в СССР Сталина душевные порывы наркомов приветствовались не очень, – то все силы души.

А после смерти Сталина? Когда Сталин умер, Николаю Байбакову было всего сорок два года. Молодой, по сути, человек, но уже давно министр. Более того, в 1955 году его назначают Председателем Государственной комиссии Совета министров СССР по перспективному планированию народного хозяйства, более известной как Госплан СССР. В тот момент он ещё жил, надо полагать, сталинскими понятиями о долге и чести, потому что Хрущёву пришёлся не ко двору и был сильно понижен.

А потом?

А потом вторичный подъем к вершинам власти – уже при позднем Хрущёве, но ещё более – при Брежневе. Жил ли бывший сталинский нарком понятиями чести и долга перед Родиной тогда?

Думаю – нет. Байбаков и другие не могли не видеть бесперспективности и даже гибельности многих экономических и политических «новаций» уже Хрущёва. Но ведь не восстали – ни до ХХ съезда, ни во время его, ни после – против «волюнтаризма». Смолчали – коллективно.

А если бы общественные силы уровня Байбакова коллективно возразили? Во весь голос?

Ведь «десятью годами без права переписки» это им не грозило! Как, впрочем, не грозило и при Сталине.

Сталину можно было возражать всегда – для этого надо было лишь говорить ему правду и знать то, о чём говоришь. Сталин даже поощрял возражения себе, но только компетентные! Воинствующую некомпетентность он, да, карал жёстко. Вплоть до расстрела, как это было, например, с генералом-лётчиком Рычаговым.

Сталин, как всякий умный человек, нуждался в возражениях.