Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

В незаконченной работе «Молодой Ленин» Л. Д. Троцкий верно отметил, что Ленин в течение нескольких лет разработал взвешенную точку зрения, касающуюся террора, [803] суть которой в том, что обычно террор является лишь вспомогательным средством политической и вооруженной борьбы и должен применяться только в крайнем случае. Уже после поражения восстания

1905 г. Ленин рассматривал террор и всякие партизанские акции в качестве средства вооруженного восстания и связывал его с государственной тиранией. Классическим воплощением этой позиции стала написанная в августе

1906 г. статья «К событиям дня». Название статьи действительно выражает ее суть, поскольку Ленин высказал свое мнение о терроре как технике политической и вооруженной борьбы в связи с такими событиями, как нападения на полицию в Варшаве и других польских городах, покушение на Столыпина и успешная акция, в ходе которой эсерка 3. В. Коноплянникова 13 августа 1906 г. убила генерала Г. А. Мина, руководившего кровавым подавлением московского вооруженного восстания. Ленин считал, что политическая необходимость в таких выступлениях определяется тем, как, благоприятно или неблагоприятно для социалистов, они влияют на «настроение масс». Он утверждал, что вооруженные партизанские выступления допустимы как метод борьбы с самодержавием, с государственной тиранией, но отвергал их как метод «экспроприации частных имуществ», поскольку революция воюет не с отдельными лицами, а с режимом. Поэтому, как отметил Ленин, партия в принятой на съезде резолюции правильно «отвергает совершенно экспроприацию частных имуществ», признавая при этом «неизбежность активной борьбы против правительственного террора и насилий черносотенцев», включая «убийство насильников» и захват оружия полицейских и вообще «оружия и боевых снарядов, принадлежащих правительству». [804]

Год спустя, уже после победы контрреволюции, Ленин, обобщив накопленный опыт, считал, что террористический ответ на террор властей только усугубил бы масштабы поражения. По его мнению, в т. н. мирное время применение террористических средств было бы бессмысленным и вредным с точки зрения революционной борьбы, массового движения. В конце III конференции РСДРП, проходившей в г. Котке (Финляндия) 21–23 июля (3–5 августа), на заседании большевистской фракции Ленин и Рожков сделали заявление, в котором отвергали метод террора. В сложившейся тогда ситуации метод террора был нецелесообразным, поскольку, как говорилось в заявлении, «сейчас единственным методом борьбы должна являться научная пропаганда и Государственная дума как агитационная трибуна». Ленин и Рожков даже грозили уходом из партии, если их товарищи отклонят их заявление. [805]

6.2.1. Стихийность и организованность

В новой исторической науке уже обращалось внимание на то обстоятельство, что революционная перестройка 1917 года проходила в различных социальных плоскостях с применением различных средств и при участии социальных слоев, располагавших различным культурным уровнем и психологическими характеристиками. Начиная с 1914 г., значительные социальные группы населения были затронуты определенным культом насилия. [806] Не преуменьшая значения специфических российских традиций насилия как «благоприятной почвы» для его проявления в будущем, [807] нужно сказать, что основным источником              современного      насилия была сама мировая империалистическая война, расшатавшая и без того колебавшиеся институты и структуры социального сотрудничества и морально освободила и высвободила убийственные инстинкты, после чего средства, применявшиеся «общинной революцией», легко распространились при посредничестве вооруженных солдат из крестьян. [808]

Таким образом, в период гражданской войны советская власть не получала «снизу», со стороны своей непосредственной социальной базы, импульсов, которые ограничивали бы применение насилия. В свою очередь, развертывание монархистской военной контрреволюции лишь усиливало применение насилия новой властью как важнейшее средство ее выживания. Собственно говоря, контрреволюция, по крайней мере в историческом аспекте, является частью революции. Уже в феврале-марте 1917 г. во многих крупных городах прошли уличные бои, а затем последовали июльские дни, корниловское восстание, стихийные крестьянские восстания, а осенью — октябрьский захват власти большевиками в Петрограде и Москве. Вслед за этим революция пронеслась по всей России. И все же психология гражданской войны зародилась не в вооруженных столкновениях 1918 г. и не в иностранной интервенции, а в царском режиме, в течение столетий угнетавшем народы, и в потоках крови Первой мировой войны. На этой «благодатной» для насилия почве выросли насилие и террор послеоктябрьской эпохи с характерными для них средствами и институтами. Следовательно в причинно-следственном аспекте революция была не причиной, а скорее следствием насилия. [809] Среди причин революции решающую роль играла мировая война.

После взятия власти теоретической и политической основой позиции Ленина было то, что слабость и нерешительность новой власти может лишь увеличить силу и шансы старых правящих классов, их контрреволюционного сопротивления. Ленин считал смешным, что в первые недели, месяцы после революции большевики отпустили под честное слово не только нескольких министров Временного правительства — участников юнкерского бунта 29-го октября, но и самого жестокого, позже активно поддерживавшего фашистов казачьего генерала Краснова, который, вместе со многими юнкерами, немедленно продолжил вооруженную борьбу с советской властью.

Ленин, конечно, видел, что эскалация террора трояко коренилась в российской действительности. В России 1917 г. уже чувствовались наследие Первой мировой войны и обострение внутренней классовой борьбы, зародился вирус гражданской войны на взаимное уничтожение. В наши дни при изучении истории послереволюционного террора многие, в соответствии с новым каноном, забывают о том, что генерал-монархист Л. Г. Корнилов уже в январе 1918 г. дал Добровольческой армии приказ «пленных не брать». [810] Это был уже тот голос террора, который предвещал повседневные ужасы гражданской войны, выход террора из-под контроля. [811] Процесс эскалации насилия определялся не какими-либо предварительными теориями, его нельзя было предвидеть в его уникальности. В нем в комбинации, обусловленной конкретными обстоятельствами, сочетались русская революционная традиция (например, «пугачевщина») и определенные составные части марксистской теории (например, «диктатура пролетариата»).

Не отрицая роль кровопролития в традиции бунтов против самодержавной власти, имеет смысл вспомнить точку зрения Бакунина, которая в другой форме появилась среди ценностей различных революционных течений, в том числе и среди ценностей, которым следовал Ленин. В прокламации «К офицерам Русской армии», написанной в женевском изгнании в январе 1870 г., в год рождения Ленина (Ленин, видимо, был знаком с этой прокламацией), Бакунин утверждал, что, несмотря на неизмеримые страдания народа, в ходе освободительной борьбы почти не будет кровопролития, если армия выступит на стороне народа. В этом случае «будет только поголовное изгнание за пределы России всех дармоедов и белоручек». «Стенька Разин, — продолжал Бакунин, — который поведет народные массы в будущем, столь явно приближающемся разгроме Всероссийской Империи, будет не богатырь одинокий, а Стенька Разин коллективный». [812] В 1917 г. этот «коллективный Стенька Разин» воплотился в крестьянских восстаниях, в Ленине, в Красной армии и ЧК. Конечно, теория, которой Ленин оправдывал революционное подавление, восходила не к бакунинским источникам. Диктатура пролетариата, как специфический способ отправления власти, возникла и стала «материальной силой» в сфере притяжения массовой демократии, причем, как мы видели, с целью сломить сопротивление правящих классов и создать режим непосредственной демократии. В конечном итоге источник проблемы состоял в том, что подавление осуществлялось не только по отношению к правящим классам, но и, как было описано выше, по отношению ко всем, кто по каким-либо причинам выступил против распоряжений новой власти. Мы видели и то, как параллельно с углублением террора и насилия постепенно сходила с повестки дня, превращалась в теоретический или конституционно-правовой вопрос задача расширения непосредственной демократии. Несмотря на то что Ленин не желал утонуть в водовороте мер по сохранению власти, перерождение великих целей с самого начала было реальной опасностью. Ленин буквально с первого дня революции находился в Кремле как бы на военном посту. Он постепенно усвоил т. н. военное поведение, соответствовавшее чрезвычайной ситуации, хотя, конечно, располагал точными знаниями о неизбежности применения и функциях террора в ходе французской революции или гражданской войны в США. Многое о возникшем положении выясняется из двух телеграмм, отправленных Лениным в первое послереволюционное время. Первая из них была написана 13 (24) января 1918 г.: «Харьков. Народный секретариат, Штаб Антонова, Орджиникидзе. Москва. Главнокомандующему Муралову, Президиуму Совдепа. Мы получили сообщение, что между Орлом и Курском образовался затор, мешающий движению поездов с углем и хлебом. Всякая остановка грозит голодом и остановкой промышленности. Подозреваем саботаж железнодорожников в этом месте, ибо там не раз бывали случаи саботажа. Настоятельно просим принять самые беспощадные революционные меры. Просим послать отряд абсолютно надежных людей. Всеми средствами продвигать вагоны с хлебом в Петроград, иначе грозит голод. Сажайте на паровозы по несколько матросов или красногвардейцев. Помните, что от вас зависит спасти Питер от голода. Ленин».