Прозрение

Так обе пропагандистские кампании, развернутые политорганами перед летним наступлением Красной Армии, подтачивали моральные силы солдат и офицеров вермахта.

Разгром группы армий "Центр"

В июне 1944 года, когда еще продолжалась Выборгско-Петрозаводская операция, широким фронтом развернулось наступление наших войск на центральном участке советско-германского фронта. Оно явилось тем главным событием, которое во многом предопределило успех и на других направлениях. Красная Армия освобождала Белоруссию, Литву, западные области Украины, а также восточную часть Польши, - почти все фронты тем летом пришли в движение.

В этой обстановке очень важно было своевременно доводить до вражеских солдат и офицеров результаты новых мощных ударов Красной Армии. Своими листовками и агитпередачами политорганы оказывали морально-психологическое давление на войска противника. "За 7 дней наступления, завершившегося окружением витебской и бобруйской группировок, вермахт потерял убитыми 132 000, пленными 51 930 солдат и офицеров, не говоря уже о колоссальных потерях в боевой технике", - говорилось в нашей листовке "Немцы! Знайте правду!". "Четыре прорыва в один день!" - извещало немецких солдат политуправление 2-го Белорусского фронта, иллюстрируя листовку схемой и картой. "Три котла за шесть дней! - сообщалось в листовке политуправления 1-го Белорусского фронта. - Итоги десяти дней наступления внушительные взято в плен 85 000 немецких солдат и офицеров, Красная Армия продвинулась на запад на 400 км..." А спустя несколько дней последовало сообщение о разгроме группы армий "Центр": уничтожено 230 000, пленено 150 000 солдат и офицеров, среди них 20 генералов, и каждый в листовках назван поименно, представлен портретом...

150 000 пленных!

Да, под ударами Красной Армии моральный дух вражеских войск неуклонно падал. И в этом, конечно, сказалась работа и наших пропагандистов, которые активно боролись за массовую капитуляцию немецких солдат и офицеров под Витебском и Бобруйском, под Могилевом и Минском.

Вот как проводилась агитация под Витебском. Еще до начала наступления политорганы 3-го Белорусского фронта распространили во вражеской группировке 400 тысяч экземпляров листовок и провели с переднего края обороны сотни агитпередач через 20 МГУ и ОГУ. Идеологическое воздействие на противника осуществлялось непрерывно. При этом доказывалось, что продолжать войну, когда Гитлер ее уже проиграл, бессмысленно; пропагандисты неизменно подчеркивали, что боевая мощь Красной Армии, как это показали зимние бои, неизмеримо возросла и вермахт уже не способен сдержать ее натиск. А когда 23 июня началось наступление, резко изменился даже тон наших обращений - он стал более категоричным. После того как 25 июня 39-я армия соединилась с наступавшей 43-й армией 1-го Прибалтийского фронта, немецкие войска были поставлены перед фактом: "Вы окружены!" В листовке напоминание о льготах для перебежчиков сопровождалось указанием маршрутов перехода в плен.

Агитация с передовых позиций подкреплялась деморализацией окруженных изнутри. 24-26 июня в котел было направлено до 50 антифашистов-агитаторов; 35 из них привели с собой свыше 2000 солдат и офицеров. В личном составе вермахта все больше росло доверие к нашей пропаганде - об этом свидетельствовали агитаторы. Они отмечали большую, чем прежде, свободу общения с окруженными: теперь с ними можно было проводить не только индивидуальные, но и групповые беседы. И возвращались агитаторы из котла не с одиночками, а с целыми группами немецких солдат. Один ефрейтор, например, вернулся на машине, в которой находилось 25 вооруженных солдат и унтер-офицеров. "Любопытно, - сказал он пропагандисту капитану Ледневу, что все они имели при себе листовки, распространявшиеся еще до начала наступления Красной Армии. Солдаты, конечно, верили далеко не каждому вашему слову, но мое появление и то, что я подтвердил содержание листовок, пересилило их сомнения. Они поверили мне..."

Слов нет, далеко не каждый немецкий солдат мог решиться последовать за агитатором. Но и те, что оставались в котле, были теперь другими, если можно так выразиться, - у них появилась решимость, и когда окруженным был предъявлен ультиматум о капитуляции, давление солдат на своих офицеров побудило командира 206-й дивизии генерала Хитера изменить первоначальное решение: отклонивший было ультиматум, он наутро лично пожаловал в легковушке в расположение наших войск, открыв тем самым путь в плен другим генералам. Сдался и командующий 53-м армейским корпусом генерал-лейтенант Гольвитцер, который перед нашим наступлением требовал от своих солдат и офицеров "фанатического исполнения долга". На допросе в присутствии двадцати английских и американских корреспондентов, которым было разрешено посетить войска фронта, он пытался уверить, будто его корпус держался до последнего патрона. Когда же старший инструктор политуправления фронта майор Г. П. Солюс, проводивший допрос, тактично напомнил ему о тех более чем 10 тысячах солдат и офицеров, что сложили оружие, располагая достаточным количеством боеприпасов, генерал Гольвитцер отвел глаза и примирительным тоном попросил: "Может быть, господин русский офицер учтет, что я не спал трое суток, страшно устал, и перенесет допрос на другое время?.."

В еще более широких масштабах была развернута агитация среди вражеских войск в районе Бобруйска. Здесь перед штурмом за двадцать пять июньских дней политорганы 1-го Белорусского фронта распространили в противостоящей 9-й немецкой армии свыше трех миллионов экземпляров различных изданий, а в ходе наступления - более одного миллиона. По листовке, иллюстрированной картой-схемой, немцы могли убедиться, как по частям рассекается их армия и как один котел ликвидируется за другим. Фотографии, запечатлевшие сдачу в плен, придавали листовкам еще большую убедительность, указывали единственно верный и безопасный выход из котлов. Успех выпал и на долю громкоговорящих установок. Одна только фронтовая МГУ с 30 июня по 3 июля сагитировала к сдаче в плен и доставила на сборный пункт до 5000 бродивших в лесах вооруженных немецких солдат и офицеров, нередко нападавших на штабы и тыловые части. В голосе полковника Мельникова, начальника седьмого отдела политуправления фронта, слышалась даже какая-то растерянность, когда, вызвав меня к прямому проводу, он докладывал об этом: