Маркус Вольф

У Эриха Хонеккера была репутация отважного борца с нацизмом, сидевшего в концлагере. Он дружил с товарищами по Союзу свободной немецкой молодежи и продвигал их на все посты. Он был прост, любил охотиться, петь старые песни немецкого рабочего движения, по вечерам играл в скат, выпивал в клубе дачного поселка Вандлиц кружку пива или рюмку чего-нибудь покрепче.

«Имел разговор с Хонеккером по тактическим вопросам, — записал в дневнике заместитель министра Владимир Семенов. — Он произвел впечатление зрелого и что-то про себя обдумывающего паренька. Держался откровенно и прямо. Рукаст. Вечером в посольстве мы сильно подвыпили. Я старался высказать ему мысль, что мы имеем на него надежду. Он слушал, поддакивал. Силен ли он? Штоф неуловим, не то более ограничен, не то менее влиятелен, но тоже старается показать себя с хорошей стороны. В ГДР что-то назревает».

Примерно год ушел на интриги с деятельным участием Леонида Ильича Брежнева и председателя КГБ Юрия Владимировича Андропова. Ключевую роль сыграл советский посол в ГДР Петр Андреевич Абрасимов.

В годы войны он был близким помощником начальника штаба партизанского движения Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко. После войны — секретарем ЦК компартии Белоруссии. На дипломатической работе он оказался, потому что руководитель ГДР настойчиво просил сменить советского посла Первухина.

Петр Абрасимов был первым секретарем Смоленского обкома. Его срочно вызвали в ЦК. Приехал в столицу на машине. В приемной просидел около трех часов. Наконец его вызвали на заседание президиума ЦК. Он предполагал, что речь пойдет о новой работе. Но назначение оказалось совсем уж неожиданным.

Хрущев ходил вдоль стола и рассуждал:

— У Первухина в Берлине не всё получается. Пошлем в Берлин Абрасимова.

«Абрасимову, — вспоминал работавший в Берлине Юлий Квицинский, — было пятьдесят лет, он был в расцвете сил и энергии и был человеком, который быстро шел в гору. Вопросы решал быстро и напористо… Активность в работе он всячески поощрял, хотя был очень строг и требователен, а иногда и непредсказуем в своих решениях и поступках. Со временем я начал понимать, что, имея за плечами огромный опыт партийно-аппаратной работы, он „вычисляет“ зачастую такие возможные коварные замыслы и ходы у других, до каких мне сразу было бы и не додуматься».

В декабре 1962 года Петр Андреевич прибыл в Берлин принимать дела. Вальтер Ульбрихт поинтересовался у нового посла, как ему нравится аппарат посольства. Абрасимов насторожился:

— У вас к кому-то есть претензии?

— Нет, — с некоторой ленью в голосе ответил Ульбрихт. — Просто когда приходишь на новое место, лучше всего сменить сразу весь аппарат. Надежнее, когда вокруг только люди, вами подобранные и обязанные всем лично вам. Я всегда так поступал…

«Властолюбивый и коварный в отношении своих подчиненных, — таким запомнил Абрасимова дипломат Александр Богомолов, — но подхалим по отношению к тем, кто в то время стоял выше его на иерархической лестнице».

Посол Абрасимов был сторонником смены руководства в Восточном Берлине. Возможно, полагал, что новый человек, обязанный ему своим возвышением, будет в большей степени поддаваться влиянию, чем старый догматик Ульбрихт.

Абрасимова называли помесью интеллигента и бульдозера. В Берлине его персона стала вызывать отторжение едва ли не с момента приезда. Посла обвиняли в высокомерии, пренебрежительном отношении к руководителям Восточной Германии, злоупотреблении служебным положением. Абрасимов звонил по правительственному телефону главе правительства ГДР по всякому пустяку, даже если речь касалась покраски забора. Из иностранных языков он знал только польский — как выходец из Белоруссии. Но любил произнести какую-нибудь фразу по-немецки, которую заранее выучил.

С присущей ему энергией Абрасимов взялся за дело. Руководитель представительства КГБ в ГДР Иван Анисимович Фадейкин и его заместитель Василий Романович Ситников тоже считали, что Ульбрихту пора уходить. Подготовили для Андропова развернутую записку.

За право стать наследником конкурировали Штоф и Хонеккер. В Москве выбирали, кого поддержать. Владимир Семенов записал в дневнике: «Сегодня вернулся из Берлина. Имел встречу с Ульбрихтом. Он ко мне относился с каким-то резервом, хотя и спрашивал мнение. Он чувствует, что у меня свое понимание германских дел, иное, нежели у него, и что я во многом оказываю влияние на наши взгляды и действия в этом вопросе. Такое чувство, что он с удовольствием вцепился бы в меня, но я не даю ему повода и держусь хитро, ускользающе, настороженно, но думаю свое… Он националист, причем довольно опасного свойства». Семенов не верил Ульбрихту. Еще в 1952 году, вспоминал Семенов, «Ульбрихт дал указание по партии сверху донизу записывать все разговоры с советскими работниками и докладывать в ЦК — чем интересовались, что спрашивали, что отвечали».

В кабинете генерала Чуйкова состоялся острый разговор. Семенов сказал, что подобные установки ведут к взаимному недоверию и антисоветским настроениям:

— Мне такая позиция кажется пронизанной национализмом.

— Грубо сказано, — отреагировал Ульбрихт.

— Говорю, что думаю, — отрезал Семенов.

О национализме Ульбрихта Владимир Семенов предупредил Сталина. Но вождь отверг все сомнения:

— Ульбрихт — верный и последовательный коммунист. Он настоящий друг Советского Союза. Но ему надо помогать теоретически по части идеологии. Вы обратили внимание, у него кулак, когда он лежит на столе, больше головы. Старайтесь всячески помогать ему…

Однако Семенов остался при своем мнении. Советские разведчики установили, что Ульбрихт втайне от них поддерживает отношения с Бонном.

Каналом связи с ФРГ был «неофициальный сотрудник» Вольфа — Герман фон Берг (оперативный псевдоним Гюнтер). Он работал в ведомстве печати Совета министров ГДР. Западные немцы приписывали ему более важную роль — чуть ли не советника главы правительства Вилли Штофа. Но Берг не имел полномочий для ведения переговоров. Через него Ульбрихт передавал конфиденциальные письма деятелям ФРГ. Например, в феврале 1969 года обещал выдать на Пасху пропуска западным берлинцам для посещения Восточного Берлина, если процедура избрания федерального президента не состоится в Западном Берлине.

В ГДР Германа фон Берга недооценивали.

В последнем номере журнала «Шпигель» за 1977 год был опубликован материал, потрясший руководство ГДР, — «Манифест Союза демократических коммунистов Восточной Германии». Номер поступил в продажу 31 декабря. Сотрудникам представительства КГБ СССР новогоднюю ночь пришлось провести в своих кабинетах — Москва требовала срочно перевести и прислать текст. Все гадали: кто же входит в этот союз, о существовании которого никто не знал? Кто написал и передал манифест на Запад? А в 1978 году «Шпигель» поместил серию статей, в которых излагались реальные подробности жизни руководства ГДР. Эрих Мильке требовал от подчиненных найти источник информации. Он заподозрил Маркуса Вольфа. Отношения министра и его заместителя испортились. А это был, как выяснится позже, Герман фон Берг.

Брежневу не понравилось, что Ульбрихт задумался о самостоятельной политике в отношении ФРГ. Когда второй человек в ГДР Эрих Хонеккер прилетел к Брежневу жаловаться на Ульбрихта, Леонид Ильич выразился вполне определенно:

— Эрих, у вас стоят наши войска, никогда не забывай об этом. Без нас не было бы ГДР.

Хонеккер летом 1970 года стал дистанцироваться от Ульбрихта, чье физическое состояние заметно ухудшилось.

Лишь немногие поддерживали Ульбрихта. В частности, его советник по международным делам Герхарт Кегель. Убежденный антифашист и давний агент советской разведки, он в 1941 году работал в германском посольстве в Москве и назвал чекистам точную дату начала войны… Остальных аппаратчиков смущало намерение Ульбрихта изменить характер отношений с другой Германией.

После приема в советском посольстве задержались несколько членов политбюро, включая Вилли Штофа и Эриха Хонеккера. Абрасимов пригласил всех в курительный салон. Зашел откровенный разговор о том, что по состоянию здоровья Ульбрихту пора уходить. Петр Андреевич неожиданно обратился к Штофу: