Павел I

Закулисная «менторская» деятельность Безбородко начала приносить плоды, что стало очевидным уже в конце июля 1798 года, после отставок Буксгевдена, Нелединского и Плещеева. Но, наверное, самое сладостное мгновение Безбородко ощутил в августе того года, когда получил письмо от Императрицы, а котором она взывала к нему за защитой и поддержкой. Никакой «поддержки» старый интриган оказывать не собирался, но сам факт подобного «падения» гордой Марии к его ногам доставил ему истинное наслаждение. Однако в пылу закулисной борьбы по свержению «женской партии» канцлер не разглядел, что с его помощью был выпущен из бутылки страшный джин, имя которому — барон П. А. Пален.

Именно Пален сменил Безбородко в роли ментора Кутайсова и стал главным действующим лицом в интриге по свержению Павла Петровича после смерти канцлера Безбородко 6 апреля 1799 года. Потом о Палене говорили, что его душа «черна, как бездна ада». Но это всё вскрылось позже, когда он уже сыграл свою преступную партию. В июле же 1798 года, когда Пален вознёсся на самый верх иерархической пирамиды, его скорее рассматривали как «второго Аракчеева», но совсем не как фатальную фигуру.

В начале царствования Павла I, несмотря на свое феноменальное чутьё, Пален — тогда правитель Рижского наместничества — совершил невероятную ошибку. Когда в феврале 1797 года проездом в риге оказался Платон Зубов, отправлявшийся в Европу для лечения из-за «расстроенных нервов», правитель Наместничества устроил ему пышную встречу и потом лично отправился его сопровождать до границы. Павел Петрович воспринял это как вызов и отреагировал незамедлительно; «за учиненные подлости» Пален был уволен в отставку. Потом несколько месяцев он обращался к разным лицам, слезно просил о помиловании, клялся в верности до гроба Императору.

Его стенания возымели действие: 20 сентября 1797 года Пален был возвращен на службу. Он командует Лейб-гвардии Конным полком, 31 марта 1798 года производится в генерала-от-кавалерии и награждается орденом Андрея Первозванного. Час же служебного триумфа наступил в июле 1798 года, когда Пален сменил Буксгевдена по посту военного губернатора Петербурга. Наконец, 22 февраля 1799 года Пален получает графский титул.

Вопрос о том, кто способствовал возвышению Палена, до сих пор остаётся открытым. В качестве ходатаев чаще всего называются имена Кутайсова и воспитательницы Царских детей и «главы немецкой партии в Петербурге» Шарлотты-Карловны Ливен, урождённой фон Поссе (1743–1828), ставшей в 1796 году графиней. Представляется маловероятным, чтобы Павел Петрович руководствовался в своей кадровой политике мнением Кутайсова и Ливен. Первого он так до конца и продолжал считать «брадобреем», а госпожу Ливен, при всех несомненных воспитательных способностях и преданности делу, он не мог воспринимать человеком государственного склада ума.

Более обоснованным выглядит предположение, что мнение таких людей, как Ф. В. Ростопчин — в 1798 году генерал-адъютант и генерал-лейтенант, но особенно князь А. А. Безбородко, сыграли важную роль. Были какие-то и другие восхвалители, но их имена не столь значимы. Атмосфера придворного «восхищения» не могла не повлиять на настроения Императора, которые передал в своих воспоминаниях барон К. А. Гейкинг.

«Однажды Павел, находившийся в небольшом кружке приближённых, выразился так: «Странно! Никогда я не слыхал, чтобы о ком-либо говорили так много хорошего, как о Палене. Я, значит, довольно ложно судил о нём и должен эту несправедливость поправить»».

Дорога к власти для Палена была открыта; он смог обаять Императора своим усердием, исполнительностью, беспрекословным послушанием. Но вместе с тем он сумел использовать в своих видах то качество, которое так всегда высоко оценивал Павел Петрович: прямоту суждений и критические самооценки. Конечно, как показало дальнейшее, всё это была тонко рассчитанная и талантливая игра. Пален клялся собственной жизнью служить Императору до последнего земного вздоха, но многие месяцы не просто грезил, но деятельно подготовлял его убийство…

В какой степени Лопухины, и в первую очередь Анна Петровна, были вовлечены в антипавловскую деятельность? Была ли возлюбленная Императора рупором его врагов и была ли она осведомлена о подготовке заговора? Совершенно точно известно, что сенатор, а затем обер-прокурор Сената князь Пётр Васильевич в подобной деятельности не участвовал и вообще сторонился придворных интриг. В 1799 году он попросился в отставку, её получил и отбыл на жительство в Москву. Что же касается его дочери, то здесь столь однозначный ответ дать невозможно.

Доподлинно известно, что Анна Гагарина, сохраняя звание камер-фрейлины, имела свои апартаменты в Михайловском замке, куда из покоев Императора вела потайная дверь. Все последние недели жизни Павла Петровича, связанные с Михайловским замком, Анна Петровна провела в непосредственной близости от Императора. Ежедневно, после окончания вечерних трапез в замке ровно в 10 часов вечера, Император проводил у Гагариной ровно час и в 11 часов отправлялся спать. Известно также, что сразу же после убийства, на следующий день, т. е. 12 марта 1801 года, княгиня Гагарина выехала из Михайловского замка и вскоре отбыла за границу. Больше в России она не бывала и умерла в Вене в возрасте 28 лет, в 1805 году, от послеродовой горячки. [106]

Существует одно свидетельство, косвенно подтверждающее, если и не прямое участие Анны Лопухиной-Гагариной в заговоре, то определённо — её осведомлённость о его наличии. Оно принадлежит принцу Евгению Вюртембергскому (1788–1858) — племяннику Императрицы Марии Фёдоровны, По приглашению Императора Павла тринадцатилетний принц Евгений 6 февраля 1801 года прибыл в Петербург, где Император оказал ему самые сердечные знаки внимания. Пошли даже разговоры о том, что Павел Петрович хочет «усыновить» Евгения, а остальных членов Семьи «заточить в темницу», О природе подобных слухов речь пойдет отдельно. Пока же следует только констатировать, что Евгений оказался в эпицентре событий в последние дни царствования Павла I.

В шестнадцать лет, в 1804 году, Евгений Вюртембергской написал воспоминания на французском языке, в переводе звучащие следующим образом: «Правдивый рассказ о моих приключениях в 1801 году, написанный в 1804 году и представленный господину д’Оржелету, моему учителю французского языка в Эрлангере, Евгением, принцем Вюртембергским».

Принц повествует, что 7 февраля его принял Император, расточал любезности. Но это в данном случае не самое главное. Наиболее интересное случилось в последующие дни. Нанося необходимые визиты, он в одном из домов познакомился «с очень красивой особой… про которую утверждали, что ей покровительствует Император». Нет сомнения, что имелась в виду именно Анна Лопухина-Гагарина.

В последующие дни события начали принимать необычный и для юного принца прямо загадочный характер. На одном из придворных приемов упомянутая красавица попросила Евгения сесть рядом и завела разговор, который совершенно не укладывался в обычное русло светской беседы. Она предложила ему не просто «дружбу», но именно защиту, и при этом произнесла мрачно-таинственные слова: «Мы живём в такое тяжелое время, когда самые блестящие надежды бывают обманчивы и самые ревностные наши покровители становятся опасны».

Что под этим имелось в виду, не совсем понятно. Ясно только одно: единственным покровителем и Анны Гагариной, и принца Вюртембергского в тот момент являлся Император Павел. Подобное предсказание принцу показалось непонятным, необъяснимым. На этом роковая красавица не успокоилась.

В один из дней в придворной церкви она затеяла разговор совершенно неуместный. Она напомнила Евгению судьбу английских принцев, «которых Ричард 111 велел бросить в подвалы Тауэра», и с жаром начала расхваливать Великого князя Александра, на которого призывала смотреть как на спасителя. Беседа завершилась многозначительной фразой: «Если когда-либо Вам понадобится приют, то Вы найдёте его у меня».