Павел I

Императрица летом 1798 года почувствовала охлаждение со стороны супруга, что выплескивалось даже на публике; несколько ледяных слов и нарочитых знаков невнимания не оставляли сомнений: между Венценосцами наступила размолвка. Это не могло не сказаться на всей придворной «диспозиции» настроений. Мария пыталась объясниться и 13 июля 1795 года отправила Самодержцу письмо, в котором излила наболевшее.

«Осуждайте моё поведение, подвергните его суду всякого, кого Вам будет угодно; будучи выше всякого порицания и подозрения, всякого упрёка, я не чувствительна к оценке моих действий, но не могу быть такою по характеру публичного обращения со мною, и это не ради себя как отдельной личности, но ради Вас как Императора, который должен требовать уважения к той, которая носит Ваше имя».

Конечно, Мария Фёдоровна любила Императора; Павел в том не сомневался, но эта любовь порой превращалась в тяжелые оковы, нести которые не хватало сил.

Барон Гейкинг описал день тезоименитства Императрицы, приходившийся на 22 июля. Обычно это было радостное торжество, но в 1798 году картина была уже совершенно иной. «22 июля Двор находился в Петергофе. Так как то было день Императрицы, то и я был принуждён туда отправиться. Государь был в явно дурном настроении; со мною обошелся холодно и не сказал мне ни слова. Фрейлина Нелидова казалась мне погружённою в глубокую печаль, которую она напрасно старалась скрыть. Бал этот был похож на похороны, и все предсказывали новую грозу».

Павел I восстал, решив покончить с женской опекой. Этот «мятеж» не только радостно был приветствуем придворными интриганами, но он в значительной степени был ими подготовлен. Анна Лопухина стала орудием грязной комбинации, «инструментом» борьбы против Императрицы, но не за Монарха, а как раз против него. Павел Петрович не разглядел здесь потаенного смысла…

Никто доподлинно не узнал, любила ли в полном смысле этого слова Лопухина Императора. На публике она изображала кроткое создание, со слезами умиления смотревшее на повелителя. Она в его присутствии краснела, млела, трепетала, но так и осталось неясным, что являлось причиной приступов чуть ли не «лихорадки», охватывавшей Анну. То ли действительно неизъяснимое пленительное чувство, то ли экстатическое обывательское осознание приобщённости её, тихой и довольно забитой московской барышни, к «центру вселенной» — Императору Всероссийскому.

Император же, когда видел Лопухину, то испытывал доселе незнакомое чувство восторга; он становился каким-то беззаботным и радостным юнцом, который смотрит на мир широко раскрытыми и беззаботными глазами, не ведая ещё, какие испытания и потрясения он ему готовит. Павел Петрович влюбился, и это переполнявшее его чувство побороло даже инстинкт страха, который был привит ему почти с рождения.

Современников и потомков всегда живо интересовала тема: являлась ли Анна Лопухина-Гагарина любовницей Императора, его «наложницей». Многие уверенно говорили «да», приводя в качестве «бесспорного доказательства» многочисленные «факты любви». Анна Лопухина стала одной из двух лиц женского пола, не принадлежавших к Императорской Фамилии, удостоенных ордена Святого Иоанна Иерусалимского. [102] Имя Анна, в буквальном переводе с древнееврейского— «милостивая», «благодатная», он воспринял как знак сакрального благорасположения, что стало девизом Государя. Слово «благодать» было помещено на штандарте Конногвардейского полка. «Благодать» — так был назван 130 пушечный фрегат, спущенный со стапелей в 1798 году. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, сделался излюбленным цветом Императора.

По желанию Лопухиной Император устраивал балы и разрешил танцевать вальс, запрещенный ранее как танец «безнравственный». Анне же этот танец чрезвычайно нравился. Любовь Самодержца сломала запрет, как и запрет на строгие танцевальные костюмы; теперь барышни и дамы могли его выбирать но своему усмотрению. Приводились и иные подобного рода примеры «любовного закабаления». Но все они ничего не подтверждали, кроме того, что Павел Петрович был влюблён, чего он и сам никогда не скрывал.

Передавали, что Монарх чуть ли не ежедневно посещал дом Лопухиных на Дворцовой набережной, куда приезжал «инкогнито» в карете, запряженной парой лошадей, в сопровождении только одного лакея. Там он оставался на несколько часов, И всё. Из всего вышесказанного совершенно не следует, что между Монархом и Лопухиной существовала альковно-интимная связь. В русском языке слова «любовница» и «возлюбленная» имеют разное смысловое наполнение. Даже такая ненавистница Императора Павла, как княгиня В. Н. Головина, вынуждена была признать, что он «придавал своей страсти и всем её проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший её». Словечко «почти» сути не меняет и лишь показывает, что у врагов Самодержца не существовало бесспорных «улик» адюльтера. Смело можно утверждать только одно: Анна Лопухина являлась возлюбленной Императора.

Имея рыцарский характер, Павел Петрович и Анну воспринимал в категориях рыцарства. Она предстала перед ним в образе чистой, светлой девы, которую надо защищать и которой надлежит поклоняться именно как «гению чистой красоты». Он впервые, как ему показалось, за свою жизнь встретил создание, которое боготворило его не как Цесаревича или Императора, а именно как человека и мужчину. Он принял это как подарок судьбы, как дар Небес и не освободился от этого чувства до самой кончины.

«Дама сердца» на первых порах ничего у коронованного почитателя не просила, и это бескорыстие только увеличивало расположение, а потому он, как истинный рыцарь, стремился предвосхитить её желания и делать то, что ей должно было быть радостным и приятным. Когда она «ненароком» проговорилась, что давно любит князя Павла Гавриловича Гагарина (1777–1850), который втот момент находился в армии A.B. Суворова, то он немедленно послал гонца с приказанием вернуть князя в столицу, где в феврале 1800 года по воле Самодержца была устроена пышная свадьба.

Постепенно Анна Петровна стала всё-таки кое о чём просить повелителя и самая главная просьба: не встречаться больше с Е. И. Нелидовой. И такое обещание Павел Петрович дал и его сдержал: последние полтора года жизни он ни разу не виделся с человеком, которого многие годы считал своим ближайшим другом…

Борьба против «женского ига» началась в июле 1798 года, а так как Павел Петрович не терпел долгих процедур и проволочек, то эта «кампания» скоро завершилась полной победой. Первой жертвой нового курса стал военный губернатор Санкт-Петербурга Фёдор Федорович Буксгевден (1750–1811), которому в 1897 году Павел присвоил титул графа. Собственно повод к удалению от власти подал не сам граф, а его супруга — графиня Наталья Алексеевна, урождённая Алексеева (1758–1808), имевшая чрезвычайно «длинный и острый язык». На призывы быть острожной в разговорах графиня повторяла, как заклинание; «Я — женщина и говорю, что думаю».

Утверждали, что хотя она официально числилась дочерью полковника Алексеева, но «на самом деле» являлась внебрачным ребёнком Григория Орлова от его связи с Екатериной II. Так или нет было на самом деле точно не известно, но известно, что графиня Буксгевден на все лады спрягала «негодяев», стремившихся подчинить Императора своему влиянию после майской поездки в Москву в 1798 году. Естественно, что о подобном «непотребстве» донесли Императору, расписав и, как водится, приумножив и насочиняв небывшее. Кара была неизбежна и она последовала.

Самое важное было то, что графиня Буксгевден являлась близкой подругой Екатерины Нелидовой, и, естественно, вместе со своим супругом принадлежала к «партии Императрицы», Всем было хорошо известно, что именно Мария Фёдоровна и Нелидова добились назначения Ф. Ф. Буксгевдена на важнейший пост в Империи годом ранее. 25 июля 1798 года Буксгевден был отрешён от должности, а 5 сентября его участь была окончательно решена: ему было приказано выехать из Петербурга. Граф с графиней отправились в своё имение в Эстляндии, в тот самый замок Лоде, куда некогда собиралась заточить Павла Екатерина II. Этот замок Павел подарил Буксгевдену, а теперь он становился местом ссылки и для семейства графа Ф. Ф. Буксгевдена, и для… Нелидовой. [103]