Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Канны, где он живет в близлежащем старом поселке на улице Редан в последнее время, письмо, как она сама объясняет, написанное после того, как она узнала, что его

забрасывают посланиями и другие дамы. Как мы знаем, это далеко не первый опыт ее

анонимной переписки: писала она любовно-интригующие письма Одиффре и Пьетро

Антонелли, вела фривольную переписку с графом Лардерелем, подписываясь фиалкой,

забрасывала анонимками Поля де Кассаньяка - это ее стиль, вписывающийся в стиль

эпохи, но именно ее стиля особенностями, так сказать, фирменным знаком, всегда была

игра на грани скандала, переписка ее всегда носила ярко выраженный сексуальный

характер, другое дело, что письма в большинстве своем до нас не дошли, а вот переписка с

Ги де Мопассаном сохранилась полностью, да еще теперь и полностью напечатана, со

всеми восстановленными купюрами, и с последним письмом, которое прежде было

сокрыто и которое, вместе с купюрами, ввела в культурный оборот все та же Колетт Конье, хотя публикаторы его на русском языке в книге “Ги де Мопассан. Знакомый и незнакомый”

(М., 1992) и попытались приписать первопроходство себе. Надо сказать, что у Марии

Башкирцевой на сей раз оказался вполне достойный партнер, все-таки писатель, как его

любят называть, французский Чехов, хотя и творил пораньше, чем его русский собрат.

Итак, обратимся вновь к переписке:

“Уже год, как я собираюсь написать вам, но... неоднократно мне приходила мысль, что я

переоцениваю вас, а потому не стоит и браться за перо. Но вот, два дня назад я прочла в

“Голуа”, что некая дама удостоила вас изящной эпистолой и вы просите адрес этой

прелестной особы, чтобы ответить ей. Я тотчас почувствовала ревность”.

Она дала обратный адрес: “ Госпоже Р. Ж. Д., до востребования, Почтовое бюро, улица

Мадлен, Париж”.

Незнакомка сразу предупреждает Мопассана, что они никогда не встретятся. Но тут же

пишет, что она обворожительно хороша и эта приятная мысль должна побудить его

ответить. Колетт Конье почему-то решила, что Мария Башкирцева не знала, сколь охоч до

женского пола Ги де Мопассан, что об этом ей только потом рассказали друзья, и что

главной ее целью на тот момент было пристроить свой дневник какому-нибудь литератору, чтобы после ее смерти он не пропал, но, на мой взгляд, это в корне неверно, что-то есть в

этом предположении скованно-дамское, оправдательное, потому что с первых строк своей

переписки Башкирцева начинает открытую опасную любовную игру и сразу создается

впечатление, что эта игра и есть главная цель ее писем. А чтобы понять отношение

“милого друга” к женщинам, не надо было знать его лично или что-то слышать от общих

знакомых, для этого писателя надо просто читать, а читала она его, надо сказать,

внимательно.

Мопассан, разумеется, как всякий ловелас, с радостью хватает голый крючок. Еще одна

интрижка с дамой, вероятно, из высшего круга, ему не помешает, а что интрижка

возможна, ему подсказывает и сам фривольный стиль, и полунамеки, которые он читает

между строк.

Но сначала надо показаться немного холодным и утомленным многочисленными

поклонницами (он даже цифру полученных писем от дам за последний год: пятьдесят или

шестьдесят), чтобы еще больше распалить ревнивую особу:

“ Милостивая государыня,

мое письмо, очевидно, не оправдает ваших ожиданий. Вы просите разрешения быть моей

поверенной. Во имя чего? Я вас совершенно не знаю... Разве вся сладость чувств,

связывающих мужчину и женщину ( я говорю о целомудренных чувствах) (Так-так,

побольше лжи - авт.), не зависит прежде всего от приятной возможности видеться,

разговаривать, глядеть друг на друга и мысленно восстанавливать, когда пишешь

женщине-другу, черты ее лица... (Атака началась - авт.) ...к чему пренебрегать

очаровательными подругами, которых знаешь, ради подруги, может быть, также

очаровательной, но неизвестной, то есть такой, которая может показаться даже неприятной

нашему взору или нашему уму?”

Он не боится показаться невежливым, чтобы раззадорить незнакомку, заставить ее

открыться.

Но Мария ведет себя, как опытный игрок, увлекая его все дальше и дальше. Она не

открывает сразу все карты, пусть погадает, пускай помучается. Однако, даже в те строки, что пишет ему в ответ, она каплями впрыскивает правду, но не всю, и приукрашенную.

«Неужели, сделав первый шаг, мы теперь остановимся? Мне тем более будет жаль, что у

меня появляется желание доказать вам в один прекрасный день, что я заслуживаю

большего, чем стать 61-м номером.

Однако если все же двух-трех легких намеков было бы достаточно, чтобы привлечь на

свою сторону красоты вашей дряхлеющий души, уже лишенной чутья, то можно было бы, например, сказать: волосы - светло-русые, рост - средний, родилась между 1812 и 1863

годом...»

Она хорошо понимает, что из двух предложенных цифр, воображение мужчины выберет

вторую, что Мопассан определит ее возраст, как возраст двадцатиоднолетней девушки, что

на пять лет уменьшает ее истинный возраст и что это, безусловно, поманит опытного

ловца женских душ и тел. Однако, и 1812 год здесь не случаен, он написан для того, чтобы

потом, когда-то, открывшись, сказать ему: вот, видите, я вам намекала про Россию, а вы не

поняли. Кстати сказать, она недавно прочитала “Войну и Мир” Л.Н. Толстого.

Она иронизирует над ним: вы получили только шестьдесят писем, я думала гораздо

больше! И вы всем отвечали?!

И ту же получает ответ:

“Да, сударыня, второе письмо! Я удивлен. Я чуть ли не испытываю желание наговорить

вам дерзостей (этого она и добивается, она хочет, чтобы он открылся до конца - авт.). Это

ведь позволительно, раз я вас совершенно не знаю. И все же я пишу вам, так как мне

нестерпимо скучно!”

Он понимает, что она, прежде, чем написать ему, узнала о нем все, тем более, что это

совершенно несложно: у него обширный круг знакомств, и слухи о нем, могут доходить до

нее, о нем пишут статьи в газетах, его физический и моральный облик перед ее глазами, то

есть, он хочет думать, что ее привлекает мужчина Мопассан. А в каком он, черт возьми, положении, он может только гадать! Какая она? Может быть, молодая и очаровательная, и

он будет счастлив целовать ей ручки? А может быть, старая консьержка, начитавшаяся

романов Эжена Сю? А может быть, и образованная и перезрелая девица-компаньонка,

тощая, как метла? Все может быть.

Он быстро переходит к делу:

“Во мне нет ни на грош поэзии. Я отношусь ко всему с одинаковым безразличием и две

трети своего времени провожу, безмерно скучая. Последнюю треть я заполняю тем, что

пишу строки, которые продаю как можно дороже, приходя в то же время в отчаяние от

необходимости заниматься этим ужасным ремеслом, которое доставило мне честь

заслужить ваше - моральное - расположение”.

Он говорит о том, что щупает почву и задает ей сразу кучу вопросов, по которым

собирается набросать ее портрет:

“Какие духи вы предпочитаете?

Вы гурманка?

Какой формы ваше ушко? (Он прекрасно понимает, что она молода. Какого черта

спрашивать про ушко у старой грымзы-консьержки? - авт.)

Каков цвет ваших глаз?

Не музыкантша ли вы?

Не спрашиваю вас, замужем ли вы. Если да, вы ответите, что нет. Если нет, ответите да”.

Забегая вперед скажем, что на последний вопрос она отвечает так, что ответ понятен ему: не замужем и очень распутна, хотя и говорит, что ее любимый аромат - аромат

добродетели:

“Если бы я не была замужем, как я могла бы читать ваши ужасные книги?” Ответы на все

другие вопросы просты и искренни. Гурманка, или скорее прихотлива в еде. Маленькие, немного неправильной формы, но красивые уши, серые глаза. Музыкантша, но не так,