Бах

Новый текст эльзасца походил на эпос своей глубиной и величественным строем изложения. Новое слово о поиске в баховской музыке литературного первоисточника проходит красной нитью. Подчеркивая невозможность ограничить рамки гения одним лишь музыкальным искусством, Швейцер называет Баха поэтом и живописцем.

«Немецкую» книгу о Бахе признали классической вместе с некоторыми другими баховедческими исследованиями. Но биограф сам удостоился многочисленных биографий не за ее авторство.

В середине 1890-х, как раз в годы занятий с Видором, Альберту пришла в голову мысль о чрезмерной собственной удачливости. Все его мечты сбывались. Он успешно реализовывался не только в богословии, но и в музыке, выступая как органист. Имеет ли он право жить так хорошо среди горя и страданий, которыми наполнен мир? И вот, по его собственному признанию, «однажды утром в Гюнсбахе я сказал себе, что до тридцати лет считаю себя вправе читать проповеди, заниматься наукой и музыкой, но после этого рубежа посвящу себя непосредственно служению людям» [46].

Поначалу молодой мечтатель плохо представлял себе, как воплотить замысел в реальной жизни. Думал взять на иждивение сирот или перевоспитывать преступников, но ничего конкретного не выходило. Впрочем, годы, оставленные «для себя», он вовсе не сидел сложа руки, а продолжал пропагандировать обожаемого Баха и возрождать органное искусство [47]. Швейцер руководил Баховским хором, организовывая концерты. Карьера богослова тоже стремительно росла. Он защитил докторскую диссертацию по проблеме причастия. Стал приват-доцентом на евангелистско-теологическом факультете в Страсбурге, затем возглавил факультет и семинарию. Судьба благоволила к Альберту. Ему повезло даже в личной жизни — любимая жена Хелен Бреслау оказалась к тому же преданной единомышленницей, что встречается далеко не всегда.

Многие бы в подобной ситуации забыли о юношеских обетах. Но не Швейцер. Случайно он узнает, что в Экваториальную Африку, в провинцию Габон, требуется врач, и решает ехать. Отсутствие медицинского образование не кажется ему большой проблемой. Недолго думая профессор Страсбургского университитета садится на студенческую скамью факультета медицины. Одновременно его жена идет на курсы медсестер.

Разумеется, он стал превосходным врачом. К тому же отдельно изучил тропические болезни и даже успел защитить диссертацию по медицине «Психиатрическая оценка личности Иисуса: характеристика и критика».

26 марта 1913 года Альберт и Хелен взошли на пароход, идущий из Бордо в Ламбарене.

Это селение — административный центр Габона — стало для них второй родиной. Когда Швейцер находился в Европе, ему казалось: он может принести пользу африканцам в качестве проповедника. Приехав, он понял несвоевременность своего порыва. Условия жизни местного населения ужасали. Люди нуждались в физическом исцелении гораздо больше, чем в проповеди. Очень быстро Швейцер понял, что «личный пример — не просто лучший метод убеждения, а единственный». Он сам таскал бревна при постройке больницы. Глядя на него, другие тоже соглашались работать бесплатно. Позднее, когда Ламбарене приобрело мировую известность, богатые люди начали жертвовать крупные суммы на больницу. Это вызывало сильное раздражение у общественности. Швейцера обвиняли в бесстыдной саморекламе, даже навесили ярлык «монстра милосердия». Он с горечью писал: «Истину тоже приходится организовывать». Официальная наука западных стран относилась к нему как к чудаку, убежавшему из «реального мира» в девственные леса. А туземцы прозвали «белым доктором» и почитали его почти за божество.

В СССР Швейцера могли бы идеализировать как борца за мир, если бы не помешал имидж «проповедника». Правда, в начале 1960-х советские туристы все-таки добрались до Ламбарене.

Один из посетителей кинематографист Александр Роу рассказывал: «Это настоящий доктор Айболит. Он лечит этих животных, и они у него остаются жить навсегда. Я уж и Корнею Ивановичу Чуковскому про это рассказывал. А в столовой что творилось — все квакало, тявкало, верещало, пищало, гоготало… Наседки какие-то, однорукие обезьяны…»

Благотворительная деятельность, растянувшаяся на пятьдесят с лишним лет, порой прерывалась возвращениями в цивилизацию. Во время Первой мировой войны Альберту и Хелен запретили лечить людей и арестовали как немецких граждан, находящихся на французской территории. Будучи интернированы в лагерь военнопленных в Пиренеях, супруги вели врачебную деятельность и там.

В конце 1930-х, уже на пароходе, идущем в Европу, Швейцер услышал по радио речь Гитлера и решил вернуться в Африку. Это спасло его от вероятной гибели в нацистской Германии. Ступил на Европейский континент он только в 1948 году, а в 1953-м стал лауреатом Нобелевской премии мира 1952 года. На полученные средства Швейцер построил неподалеку от Ламбарене деревню-лепрозорий. Спустя четыре года после получения премии он выступил с «Обращением к человечеству», призвав правительства прекратить испытания ядерного оружия. Умер этот удивительный человек в своем любимом Ламбарене, отметив девяностолетний юбилей и получив всемирное признание как гуманист.

Может возникнуть законный вопрос: зачем писать о нем в книге, посвященной Баху? Какое отношение имеет его жизненный путь к нашему герою, помимо написания биографии?

Самое прямое. Бах пронизывает всю жизнь этого великого человека, как постоянное звуковое сопровождение, как ритм дыхания или стук сердца. Начиная с восторга маленького мальчика, внимающего хоральным прелюдиям под темными сводами старой церкви и заканчивая последними месяцами жизни девяностолетнего старца, завершающего работу над новым изданием «Органных прелюдий и фуг И.С. Баха». Наверное, никто не сделал так много для продвижения баховской музыки, как Швейцер, который написал две прекрасные книги, участвовал в создании Парижского Баховского общества. Учредил ежегодные баховские концерты в Страсбурге. Издавал его произведения великого композитора и исполнял их на своих органных концертах.

Помимо всех этих видимых поступков существовало тихое почитание, известное только близкому кругу друзей. Швейцер не мог нормально жить без баховской музыки. Он играл Баха ежедневно. В Ламбарене имелось специальное пианино с органными педалями. От тропической влажности клавиши его покоробились, строй держался с трудом, но доктор умел заставить инструмент звучать так, что всем слышавшим вспоминались органы европейских соборов. Он играл свои любимые хоральные прелюдии.

Норман Казинс [48], познакомившийся со Швейцером, когда тот уже достиг глубокой старости, среди прочего, объяснял его удивительное долголетие этой «бахотерапией».

Можно восторгаться шедеврами Баха, сидя в удобном кресле концертного зала, наслаждаясь прекрасной акустикой. Но не больше ли величия в этом ежедневном и необходимом куске духовного хлеба для доктора, спасающего человеческие жизни где-то далеко на краю цивилизованного мира?

Глава пятая.

В КАТАКОМБАХ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ

Чем больше проходило времени с момента смерти Баха, тем сильнее распространялось по всему земному шару его влияние. И уже не только немцы и получившие от них органную эстафету французы попадали под его мистическое влияние.

История русского баховедения, заслужившая отдельного издания [49], глубока и драматична, как и время ее породившее. Первым начал серьезно исследовать баховское творчество профессор Московской консерватории, полифонист С. Танеев, имевший полное собрание сочинений Баха в 46 томах. У него консультировался А. Зилоти, постоянно исполнявший Баха в концертах. В Петербурге действовал Н. Римский-Корсаков, обучавший своих студентов на баховских примерах. Но, начавшись в русле мировой традиции, русское баховедение оказалось в полной изоляции после трагических событий 1917 года и смены политического строя.