Книга об отце (Ева и Фритьоф)
Книга об отце (Ева и Фритьоф) читать книгу онлайн
Эта книга — история жизни знаменитого полярного исследователя и выдающегося общественного деятеля фритьофа Нансена. В первой части книги читатель найдет рассказ о детских и юношеских годах Нансена, о путешествиях и экспедициях, принесших ему всемирную известность как ученому, об истории любви Евы и Фритьофа, которую они пронесли через всю свою жизнь. Вторая часть посвящена гуманистической деятельности Нансена в период первой мировой войны и последующего десятилетия. Советскому читателю особенно интересно будет узнать о самоотверженной помощи Нансена голодающему Поволжью.
В основу книги положены богатейший архивный материал, письма, дневники Нансена. 1-е изд. книги — 1971. Для широкого круга читателей.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«Ужасно приятно читать, что ты пишешь о ребятишках,— отвечал ей Нансен.— Я рад, что Лив понравилось мое письмо, и постараюсь написать и в следующий раз хорошо и говорить с ней, как со взрослым мыслящим человеком. Я согласен с тобой, что у нее, видимо, есть способности, но ей мы не должны показывать виду, что так думаем, а то как бы она не возомнила о себе невесть что. Так-то, парень, вот у тебя уже взрослая дочь, и тебе пора остепениться, быть примерным отцом, выводить ее в свет и быть ее рыцарем...»
Наступил март, а с ним и сезон охоты на лисиц в Англии. Фритьоф оживился:
«Дорогая, прекрасная моя Ева, какое чудесное длинное письмо получил я от тебя как раз перед отъездом на охоту. Оно так обрадовало меня, что весь день получился прекрасным. Охота на лисиц, пожалуй, самый увлекательный «вид спорта» из всех мною испробованных. Завтра снова еду на охоту в Бельвил Кастл, для меня обещали нанять двух хороших лошадей. Вернусь завтра вечером, но в субботу и в воскресенье на будущей неделе надеюсь еще раз выбраться. Как видишь, мне тут неплохо живется.
Желал бы я, чтобы ты была тут со мной, вот бы тебе понравилось. Конечно, скакать приходится через изгороди и канавы, но ты бы скоро ко всему привыкла. При этом появляется блаженное чувство полета, словно несешься по воздуху, иначе не назовешь, была бы ты здесь, ты непременно бы тоже охотилась. Но, к сожалению, охота продлится только один этот месяц, а в апреле все кончается. Ужасно досадно, что ты будешь лишена этого удовольствия.
Рад, что ты собираешься кататься верхом в Гайд-парке, когда приедешь, и что хочешь сделать себе платье для верховой езды, и боюсь, что придется тебе шить платье с длинной юбкой. Лучше всего юбку делать с разрезом, так будет безопаснее, чего нельзя сказать о других фасонах. А материал выбирай попрочнее. Надо полагать, что такие юбки сумеют сшить и в Христиании.
Придется тебе представляться ко двору с тремя перьями в прическе!»
Газетная вырезка с сообщением «Лыжный спорт», где говорилось о Еве и Фритьофе, попалась отцу на глаза, и он немедленно сообщил Еве:
«...Я как раз прочел эту газетную статью и тут же стал вспоминать о наших первых совместных лыжных прогулках, о тебе, как ты была очаровательна на лыжах, какой от тебя веяло свежестью.
...Печально, конечно, что мы уже не можем кататься вместе на лыжах, но зато я буду вместо тебя брать с собой нашу дочь, которой тогда еще и в помине не было».
Мама повредила себе колено и поэтому больше не ходила на лыжах. Вообще-то не думаю, чтоб она об этом очень сожалела, помню, как она однажды сказала доктору Йенсену, когда он делал ей массаж: «Славу богу, что у меня есть приличный предлог бросить этот вид спорта». Но теперь она, пожалуй, с грустью вспоминала молодость, когда она считалась одной из лучших лыжниц Христиании.
«Как хорошо, что ты вспоминаешь наши веселые лыжные прогулки,— писала она.— Как хорошо, что ты не жалеешь, что взял меня в жены. Да, видно, уж так суждено нам было — полюбить друг друга, от судьбы не убежишь. А теперь ты можешь ходить на лыжах с Лив и с Коре, а за это по-прежнему будешь любить свою Еву, до самой ее кончины. Хоть и немного я сделала на свете, но вот дала ведь жизнь пятерым детям, которые будут твоим продолжением».
В другом письме она поддразнивает его лондонскими победами:
«Тут говорят, что все англичанки из высшего света в тебя влюблены и вконец извели. Смотри, не завоображай и порадуйся немножко тому, что твоя старушенция скоро к тебе приедет».
Ева хорошо знала своего мужа и понимала, что он далеко не безразличен к благосклонности прекрасных дам. Он мог подчас поддаться и лести и не устоять перед женскими чарами. Но знала она и то, как мало они для него значат, а потому не слишком беспокоилась. Ева и сама была непрочь иногда «порезвиться», как она выражалась.
«Я была на обеде у Хейбергов, было очень мило, собрались все соседи, да еще и Рингнесы, и Миккельсен, и Брёггеры. Я была в ударе и перешла на «ты» с Йенсеном и Эйлифом Рингнесом, а потом мы все трое в обнимку сидели на диване и чувствовали себя прекрасно.
Тебе привет от Кр. Миккельсена, боюсь, что я и с ним немного подурачилась. Он говорит, что наверняка выйдет в отставку ко дню Святого Ханса».
Для меня устроили танцевальный вечер, и мама писала об этом отцу:
«Бал нашей Лив, можно сказать, удался на славу. Весело было безумно, а дети вели себя премило. С виду они были совсем как взрослые, у девочек были карточки для записи приглашений на танцы, совсем как полагается дамам. Лив даже немножко «пофлиртовала» с одним славным пареньком.
...Коре танцевал почти без перерыва, при этом с девушками вдвое больше себя ростом, и держался очень хорошо. Со временем из него получится отличный танцор, на тебя он просто до смешного похож.
Малышам тоже разрешили посмотреть на танцы и не ложиться до восьми часов. Имми все время таращилась на танцующих большими глазами и чуть не плакала из-за того, что ей нельзя тоже поплясать. Удивительно трогательно было наблюдать, как она сдерживалась. Когда я спросила ее, весело ли ей смотреть на танцы, она мне улыбнулась и промолвила: «Ну, конечно», а сама чуть не расплакалась. Я, конечно, притворилась, будто ничего не заметила.
Думаю, что ребятишки наши получают благодаря тебе хорошее воспитание. Если бы не твое влияние, которое заставило меня на многое изменить взгляд, я бы так не сумела, настолько я сама избалована и привыкла получать все, чего только душа ни пожелает.
...У нас тут чудесная весна — цветут первоцветы, светит солнышко, а вчера Лив принесла мне первые фиалки. Она всегда находит их и радует меня».
В конце апреля Ева вместе с фрекен Моцфельд поехала в Лондон и провела там несколько чудесных недель. Об этой поездке я знаю только со слов Ингеборг Моцфельд. Она говорила, что отец с матерью на радостях, что наконец-то вместе, вели себя как дети и были совершенно счастливы. Когда наступил час расставания, отец был просто в отчаянии. Ингеборг говорила, что никогда еще не видела такого огорченного лица.
Передо мной письмо, которое он написал матери в тот же вечер. Из него видно, как отец был убит горем. Вернувшись со станции, он не мог вынести вида комнат, где они вместе прожили эти дни. Комната, из которой уже вынесли пианино, казалась опустевшей, а в спальне еще оставались кое-какие мелочи Евы — шпильки, скомканный носовой платочек; это зрелище растравило его тоску. Он выскочил вон, сел на коня и верхом отправился в Ричмонд-парк в надежде вновь обрести там душевное равновесие. Но все аллеи, по которым они катались верхом с Евой, напоминали ему о ней. Он доехал до самого Уэйбриджа и там позавтракал в грустном одиночестве. Хотел было вернуться к вечеру в Лондон, но испугался опустевших комнат на Виктория-стрит и остался ночевать в отеле в Уэйбридже. Полночи он просидел над длинным скорбным письмом к Еве, полночи пролежал в постели, ворочаясь с боку на бок, прислушиваясь к вою ветра и сокрушаясь, как она доедет в такую бурю.
«Не могу тебе высказать, как больно мне было, когда ты уехала. Так невыразимо грустно и одиноко было прийти в комнаты, где я так привык быть с тобой вместе... Я очень опасался за твой переезд по морю и очень досадовал, что не попросил тебя телеграфировать по прибытии во Флиссинген, чтобы мне знать, как ты себя чувствуешь. Теперь буду дожидаться твоего письма. Но я стараюсь успокоить себя тем, что у вас все в порядке».
Пока Фритьоф в таком мрачном настроении писал Еве, она спокойно сидела в ресторане Кемпинского в Гамбурге вместе с Ингеборг Моцфельд и чувствовала себя прекрасно. Первое ее письмо из Люсакера полно радостных воспоминаний о чудных днях, проведенных ею с Фритьофом.
«На вокзале нас встретила Лив, она была счастлива, что я наконец вернулась. А дома дожидались остальные птенцы и окружили меня с такими счастливыми и сияющими лицами! Мы плясали, взявшись за руки, и ребятишки визжали от радости. Здесь чудесно — лужайки ярко-зеленые, березы в зеленой дымке, кругом первоцветы, тюльпаны и маки. Люсакер сущий рай! Какой у тебя был грустный вид, когда мы уезжали. И знаешь, что мне часто приходило в голову, пока мы жили в Лондоне? Сдается мне, что тебе приятнее всего быть со мной наедине и что присутствие третьего лица тебя раздражает, верно? Как ни мила и тактична Ингеборг М., все же между двумя такими оригиналами, как мы с тобой, чуждый элемент неуместен. Дорогой ты мой, чудесный мальчуган, я знаю тебя как самое себя и люблю тебя безумно. Думаю, что и ты так же относишься ко мне, да нет — я знаю это».
