И.А. Гончаров

Критик либеральной газеты «С.-Петербургские ведомости» находил «одним из наиболее интересных» образов «Обрыва» образ Веры. «С.-Петербургские ведомости» обошли молчанием в оценке образа Райского тот факт, что в нем объективно были развенчаны, как бесплодные, настроения, характерные для дворянско-либеральной интеллигенции сороковых-шестидесятых годов. Образ Волохова не вызывал у критика «Обрыва» каких-либо возражений по существу, и это свидетельствовало о том, что взгляды критика в данном случае не противоречили оценке этого образа самим Гончаровым.

Критические статьи об «Обрыве», появившиеся в печати радикально-демократического направления, страдали односторонностью: правильно осудив отрицательные тенденции романа, они вместе с тем игнорировали его положительные, прогрессивные стороны. Характерной для радикально-демократической критики того времени была статья об «Обрыве» Н. Шелгунова — «Талантливая бесталанность». По мнению Шелгунова, Марк Волохов определяет собою все существо и направление романа «Обрыв» («Дело», 1869, N 8).

Суровой и принципиальной критике консервативная тенденция в «Обрыве» была подвергнута в органе русской революционной демократии шестидесятых годов — «Отечественных записках». Статья Н. Щедрина «Уличная философия» (1869, N 6) показала всю существенность и серьезность идейных расхождений передовой части русского общества с автором «Обрыва» в понимании ряда явлений русской действительности того времени.

Щедрин не ставил перед собою задачи дать полный критический анализ романа «Обрыв». Он анализировал одну, пятую часть его. Признавая в Гончарове «талантливого романиста», который в прошлом принес немалую пользу русскому обществу, Щедрин осудил попытку автора «Обрыва» выдать Марка Волохова за представителя «молодого поколения и тех идей, которые оно внесло и стремилось внести в нашу жизнь». В Волохове, справедливо замечал Щедрин, в извращенном духе истолкована идея революционного «отрицания», искажена идея стремления к «познанию истины», к передовым научным знаниям и принципам новой общественной морали.

Свою статью Щедрин заключил справедливым упреком Гончарову в том, что он не понял суть и смысл передовых стремлений молодого поколения, современности.

Гончаров очень болезненно переживал критику романа «Обрыв». «…Сколько я слышу, — писал он в одном из своих писем к М. М. Стасюлевичу, — нападают на меня за Волохова, что он — клевета на молодое поколение, что такого лица нет, что оно сочиненное. Тогда за что же так сердиться? Сказать бы, что это выдуманная, фальшивая личность — и обратиться к другим лицам романа и решить, верны ли они — и сделать анализ им (что и сделал бы Белинский). Нет, они выходят из себя за Волохова, как будто все дело в романе в нем!»

Несмотря на всю полемичность этого высказывания Гончарова, его желание услышать всестороннюю оценку романа резонно и понятно.

Предубежденное отношение Гончарова к революционно-демократическому движению шестидесятых годов, оценка ряда явлений русской общественной жизни того времени с ограниченных и порою консервативных позиций — все это повредило, конечно, «Обрыву». Именно эта ограниченность общественных воззрений художника и была причиной всех тех отступлений от реализма, которые Гончаров допустил в своем последнем романе. Но эти недостатки не могут от нас заслонить больших и важных достоинств «Обрыва» как реалистического произведения. «Волохов и все, что с ним связано, — справедливо замечал В. Г. Короленко в статье «И. А. Гончаров и «молодое поколение», — забудется, как забудется гоголевская «Переписка», а над старым раздраженьем и старыми спорами будут долго выситься созданные им фигуры».

В «Обрыве» Гончаров в основном остался верен себе как истинный художник-реалист.

Созданные им образы и картины свидетельствуют о критическом взгляде художника на действительность, о стремлении подчинить свое творчество «интересам жизни». Как ни мал и узок сам по себе мир бытия дворянско-поместной усадьбы Малиновки, в нем, в этом мирке, широко и во многом объективно верно отображен ряд существенных черт и тенденций русского общественного развития. В самых обычных фактах и явлениях быта и нравов, в житейских буднях, в переживаниях своих героев Гончаров умел находить глубокие конфликты и противоречия, подлинный драматизм жизни. «Думал ли я, — говорит в романе Райский, — что в этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды…»

Подлинного мастерства достиг Гончаров в изображении человеческих характеров, в раскрытии чувств и переживаний своих героев. А. М. Горький причислял Гончарова к тем великим художникам, которые «писали пластически… богоподобно лепили фигуры и образы людей, живые до обмана…» [206]

В «Обрыв» Гончаров вложил «много тепла, любви… к людям и своей стране» (из письма его к М. М. Стасюлевичу от 19 июня 1868 года).

Правдивые, реалистические образы и превосходный язык объясняют, почему этот роман Гончарова высоко ценится нашей современностью.

По композиции «Обрыв» более сложен, чем другие романы Гончарова. «Роман как картина жизни», — этот плодотворный реалистический принцип был положен в основу работы над «Обрывом». Именно в «Обрыве» с наибольшей силой проявилось стремление художника к широкой, эпической форме повествования. Это было вполне оправдано остротой и сложностью конфликта, драматизмом борьбы старого и нового, существенностью содержания романа.

«Обрыв» окончательно закрепил за Гончаровым имя мастера русского реалистического романа.

Однако в силу того, что роман был задуман в конце сороковых годов и отображал дореформенную жизнь, а в шестидесятых годах писатель внес в него и современные мотивы, — внутреннее единство романа, его формы несколько от этого нарушилось. Видоизменения, которые претерпел «Обрыв» в шестидесятых годах, на завершающем этапе работы, не только усложняли, но и частично ухудшили стройность его построения.

Сам Гончаров ощущал композиционную громоздкость «Обрыва». «Весь роман, — писал он Екатерине Павловне Майковой в начале 1868 года, — похож на громоздкий омнибус, тяжело переваливающийся по тряской мостовой».

Однако именно «Обрыв» явился важной вехой на пути дальнейшего развития эпического русского романа, величайшие образцы которого были созданы Л. Толстым.

В «Обрыве» Гончаров показал себя великим живописцем русской природы, вдохновенным и страстно влюбленным певцом ее величия и красоты. Пейзаж в романе органически связан со всем повествованием и движет и развивает его, обогащает и окрашивает всю картину жизни. Просторы, высокие берега, могучее дыхание Волги, свежесть и зелень прибрежных садов и рощ, восходы солнца и вечерняя тишина, пение птиц и сильные грозы — вся эта красота и сила русской земли, русской природы запечатлены с изумительной верностью и яркостью художником. Романы Гончарова одухотворены глубоким лиризмом. Строй его мыслей и чувств, личность художника выражены в них ярче и сильнее, чем в самых задушевных письмах. Образы и картины природы, созданные Гончаровым, глубоко волнуют нас. Они пробуждают в человеке любовь к родине, ко всему русскому. Как пейзажист, Гончаров чрезвычайно близок к русским художникам-передвижникам.

Сличение рукописного и печатного текстов романа позволяет видеть, какую громадную работу проделал Гончаров как художник, совершенствуя образы, картины, язык, композицию и архитектонику романа. В «Обрыв» Гончаров вложил поистине громадные жизненные силы и труд. «Двадцать лет тянулось писание этого романа» («Лучше поздно, чем никогда»). «Это дитя моего сердца», — писал Гончаров А. Фету в 1869 году.

Глава двенадцатая

В семидесятые годы

Готовя в 1870 году отдельное издание «Обрыва», Гончаров в своем предисловии к нему писал, что роман вызвал «благоприятное впечатление на публику» и возбудил «неблагоприятные печатные отзывы в журналах». Было бы, конечно, неверно слова Гончарова понимать так, что вся русская критика шестиде-сятых-семидесятых годов разошлась в оценке «Обрыва» с тогдашней читательской массой. Нет сомнения, что, например, журналы демократического направления, осуждая писателя за Волохова в «Обрыве», выражали взгляды и настроения значительной части русской публики и притом наиболее передовой. И все же читатели оказались более чуткими, объективными ценителями произведения искусства, чем печатная критика. Такие случаи, следует заметить, не раз бывали в жизни.