Тот, кто называл себя О.Генри

— Выбирайте полотняные и пошире, — сказал он.

Подвал, куда они спустились, находился как раз под больницей. Билл ожидал увидеть затхлую дыру, но вместо этого оказался в просторном, хорошо освещенном помещении с цементным полом. Здесь было довольно чисто, но в воздухе стоял какой-то странный запах, будто в мясной лавке, будто здесь только что кончили разделывать свежую тушу теленка. Нога скользнула по бурому пятну, он чуть не упал. Схватив за руку доктора Уилларда, он поднял глаза и замер.

Прямо перед ним висел человек, распятый между четырьмя столбами. Сначала Биллу показалось, что у него нет головы, но затем он увидел ее. Она свисала на обмякшей надломленной шее между вывернутыми лопатками. Голое тело в нескольких местах было рассечено до костей как будто сабельными ударами, и темная кровь, стекшая к животу, образовала, застывая, сосульки.

— О господи… — пролепетал Билл. — Что это, доктор?..

— Вор бриллиантов, — ответил Уиллард. — Они его, кажется, еще не доконали. А теперь за дело, Бэдди. Губка у вас? Там в углу есть раковина и таз. Принесите воды.

Вдвоем они отвязали тело от столбов и положили его на кусок брезента. Уиллард губкой обтер кровь вокруг страшных рубцов. Наклеил на раны полосы пластыря. Туго перебинтовал вывихнутую кисть руки. Смочил свинцовой водой кровоподтеки.

Он работал быстро и четко. Сухими, короткими словами отдавал приказания. И пальцы рук его не дрожали. Он был похож на механика, ремонтирующего сломанный велосипед.

— Спирт, Бэдди.

Билл подал ему плоский флакон.

Уиллард протер ватой лицо лежащего и влил ложку спирта ему в рот. Человек шевельнулся и вздохнул. Розовые пузырьки закипели в уголках его рта.

— В порядке, — сказал Уиллард. — Сейчас я пришлю за ним санитаров. Бэдди, что с вами, черт побери?!

Билл, опустившись рядом с ним на корточки, теперь сидел на полу, полузакрыв глаза. Лицо у него было серое.

— Бэдди, не валяйте дурака! Вы не девочка! — Уиллард тряхнул Билла за плечо.

— Да, да… — сказал Билл. — Извините. Уже прошло. Он встал и начал собирать медикаменты. Он старался не смотреть на сооружение, похожее на станок для ковки лошадей. Он сторонился пятен крови на полу. Но все же он успел заметить, что внизу между столбами стояло деревянное корыто, наполненное красными опилками.

— Надо быть смелее, Бэдди, — сказал Уиллард, когда они поднимались в больницу. — Вы, кажется, не младенец.

— Доктор, неужели можно превратить человека в…такое…

— Семьдесят пять горячих, — сказал Уиллард. — Они работают стальными прутьями. Бывает, что переламывается позвоночник. Выпейте, Бэдди. — Он налил в стакан спирт из того же плоского флакона.

После обеда Уиллард рассказал историю бриллиантового вора.

Он украл из какого-то частного сейфа бриллиантовые украшения стоимостью в сто семьдесят тысяч долларов и попался через месяц, но ни один из сыщиков округа не мог обнаружить его тайника. Ни перевод в четвертый разряд, ни жесточайшие наказания не заставили его назвать место, где спрятаны бриллианты.

Уже в тюрьме с ним подружился бывший издатель, осужденный за убийство редактора соперничавшей с ним газеты. Неизвестно, на какой почве выросла их дружба, чем бывший газетчик завоевал доверие вора. Но в один прекрасный день все газеты штата разнесли сенсационную новость: тайник открыт, драгоценности найдены.

Бриллиантовый вор отомстил издателю за неумение молчать на следующий день после сенсации. Он достал где-то склянку карболовой кислоты и при встрече с газетчиком во время прогулки во внутреннем дворе выплеснул карболку ему в лицо.

— Семьдесят пять горячих — обычная порция за такую штуку, — закончил Уиллард. — Парень этот на удивление крепкий. Недельки через три поднимется на ноги как ни в чем не бывало.

— Но те, которые бьют… Неужели они…Уиллард махнул рукой.

— Скоты. Самые подлые, низкие скоты, без признаков интеллекта. И вы тоже скоро превратитесь в такого. В грязного, поганого скота. В такого, как я, понятно вам?

Билл вздрогнул.

— Нет, невозможно… — пробормотал он. — Я этого не вынесу. Я не могу смотреть на все это…

— Что? — спросил Уиллард. — Вы хотите возвратиться в третий разряд, откуда прямой путь в этот подвал, да? Вы хотите этого, да? Вам не нравится чистая постель и возня с порошками? Тогда идите. — Уиллард отворил дверь в коридор — Идите к Реджи Коффину и выложите ему все. Может быть, он будет в хорошем настроении и назначит вас в кузницу или в слесарную мастерскую. Но, вернее всего, вы через полчаса будете болтаться над тем же самым корытом. Вас это устроит? Вам не нравятся порядки в наших каторжных тюрьмах, да? Идите и жалуйтесь. Интересно, что из этого выйдет. А как вы думаете, что они сделают с парнем, которого мы сегодня починили? Завтра же они засекут его до смерти, вот что!

… В те часы, когда удавалось остаться наедине с самим собой, он перебирал в памяти прошлое. Его мучил стыд. Он пришел к убеждению, что вел себя в жизни как слабый человек. Как щепка в потоке воды.

Кто-то однажды сказал, что песок — это игра детей, а жизнь — игра взрослых. Да, может быть, это и похоже на игру. Но она увлекательна только для тех, кто наблюдает со стороны, и невероятно сложна и страшна для тех, кто попадает в самую свалку. И самое страшное то, что большинство людей на самом деле не такие, какими они кажутся. Это игра в жуткий маскарад, где каждый носит благообразную маску.

Раньше он принимал все без сомнений. Он делал ставки и выигрывал или проигрывал — как повезет. Он скользил по жизни, подгоняемый ветерками удач и неудач. Он играл в жизнь, как в покер, ожидая, когда на руках окажется каре тузов и когда можно будет сделать беспроигрышный ход. Может быть, от этого все казалось ему несерьезным, ненастоящим. Азарт игры мешал рассмотреть за действиями людей иные цели, кроме, разве, одного — стремления каждого прожить как можно лучше, вкладывая в это как можно меньше труда. Ну что ж, он не видел в этом ничего плохого. Так жили все в их стране. Так учили жить и его: больший коэффициент при наименьшей затрате сил. Даже в газетах писали, что этот метод — одна из основ, на которых процветает нация.

Теперь он увидел другое. В действиях тех, кто его окружал, была какая-то странная закономерность. Правда, он не Мог уловить, в чем она заключалась.

Почему президент банка, управляющий, ревизор, судьи и присяжные, каждый из которых в отдельности были людьми в сущности неплохими, отзывчивыми, способными все понять, как только начинали действовать сообща, сразу же превращались в детали какой-то немыслимой, страшной машины, которая сминала людей, попавших в ее нутро, и сбрасывала их со счета, как сбросила его в этот застенок?

Казалось, все играли напрямик. И он тоже играл напрямик, открывая карту за картой. Но выходило, что это только видимость игры напрямик. Выходило, что нужно было непрерывно притворяться, что дважды два — пять, хотя наверняка знаешь, что четыре. Выходило, что нужно было склеить себе маску и носить ее повседневно, как шлем с опущенным забралом. Сумеет ли он передернуть карты, или время уже упущено?

Он разбирал прошлое по частям, отбрасывая труху и осколки условностей. И всегда неотброшенными оставались две вещи — любовь и дружба. Любовь и дружба были самыми стойкими элементами жизни. Они никогда не изменялись ни под какими воздействиями, если, конечно, были настоящими, а не маской.

Любовь и дружба. Нужно быть очень честным человеком, чтобы до конца пронести их по жизни. Нужно быть осторожным, чтобы они не превратились в привычку.

Самым близким человеком была для него сейчас мать Атол, миссис Роч, женщина с тысячью предрассудков и предубеждений, но по натуре мягкая и добрая. Он написал ей письмо. Он рассказал все, что его мучило. Даже о минутах отчаянья.

«Я никогда не думал, что жизнь человека такая дешевая вещь. Здесь на людей смотрят, как на животных. Рабочий день здесь тринадцать часов, и кто не выполнит задания, того бьют. И как бьют! С тонким знанием дела. А вынести работу может разве только Геркулес, для простого человека это верная смерть… Чахотка здесь — обычная вещь, все равно, что насморк у вас, на воле.