Ленин в Цюрихе

Самое энергичное лицо, треугольное, удлинённое,

— у Вилли Мюнценберга, эрфуртского немца — под распавшимися на бок непослушными волосами. Он воспринимает легко, ему этого мало даже, беспокой­ными длинными руками он протянулся бы взять еще, он на митингах и сам это звонко выкрикивает.

(Повезло в Цюрихе с молодыми. Сейчас их ше­стеро здесь — и всё вожди молодёжи. Не то, что в Че­тырнадцатом: посылал Инессу к швейцарским левым

— Нэн рыбу ловил, а Грабер бельё вешал, жене помо­гал, и никому нет дела.)

— ... Надо научиться не доверять своему прави­тельству...

Ленин — на углу, у столба, столбом прикрыт его бок. А Нобс — осмотрительный, вкрадчивый кот, — на другом дальнем углу, искоса. Подальше от опасно­сти. Сам это всё затевал — не сам ли теперь жалеет? По возрасту — он с ними, тут все вокруг тридцати, но по партийным постам, но по солидности и даже по животику — отошёл, отходит.

Над каждым столом — фонарь своего цвета. Над кегель-клубом — красный. И аловатый цвет на всех лицах — на крупной открытости Платтена, на чёрном чубе и крахмальном воротнике фатоватого уверенного Мимиолы, на растрёпанной нечёсанной курчавости Ра- дека с невынимаемой трубкой и никогда не закрыты­ми влажными губами.

— ... В каждой стране — возбуждение ненависти к своему правительству! Только такая работа может считаться социалистической...

(Только над молодёжью и стоит работать, здесь нет унижения, это дальновидность. Впрочем, не стар и Гримм, на 11 лет моложе Ленина, но — схватился уже за власть. Не глуп, а не поднимается до теории. Воору­жённого восстания не хочет, а что-нибудь левое клю­нуть ему хочется. Когда в Четырнадцатом въехал в Швейцарию именем Грёйлиха и устроился здесь пору­чительством Гримма, — виделся с ним, проговорили полночи. Тот спросил: „А что б вы считали нужным в положении швейцарских с-д, вот сейчас?" Щупая, на что он способен, блеснул ему: „Я бы — провозгласил немедленно Гражданскую войну!" Перепугался. Да нет, подумал — шутка...)

— ... Нейтральность страны есть буржуазный об­ман и пассивное подчинение империалистической вой­не...

В мускульных сдвигах, в мучительном усилии плат- теновский лоб и в усилии и в растерянности глаза. Как это трудно, как это трудно — постигать великую науку социализма! Как не складываются грандиозные фор­мулы с твоим ограниченным скудным опытом. И вой­на — обман, и нейтральность — обман, и нейтраль­ность — всё равно, что война?.. А на товарищей поко­сишься — всё понимают, и стыдно признаться, и де­лаешь вид.

(А это — не легкомысленная фраза была: по до­роге через Австрию он всё это выносил воодушевлённо, в Берне закрепил как тезисы, потом перелил в Мани­фест ЦК, потом отстоял в лозанской схватке с Плеха­новым. Можно тысячу раз знать марксизм, но когда грянет конкретный случай — не найти решения, а кто находит — тот делает подлинное открытие. Осенью Й-го, когда 4/5 социалистов всей Европы стали на за­щиту отечества, а 1/5 робко мычала „за мир", — Ле­нин, единственный в мировом социализме, увидел и всем показал: за войну! — но другую! — и не­медленно!!)

Кружка пива и перед Лениным, хоть терпеть не может он этот тип — швейцарских политиков за пив­ным столом, но таков обряд. Вронский — сонный, как всегда, не возмутимый ничем. А Радек, чёрные бачки круговые от уха до уха пропущены под подбородком, в очках роговых, со вглядом быстрым, зубы торчат из- под верхней губы, и перекладкой, и перекладкой веч- но-дымящей чёрной трубки — всё это слышал, всё это знает, тесно и мало ему, и медленно.

— ... Мелкое стремление мелких государств остать­ся в стороне от великих битв мировой истории...

Про себя барахтается ’Платтен, стараясь* не проя­виться наружно. Очень понятна задача мировой рево­люции, — но как трудно применить её к своей Швей­царии. Ум — согласен: если миновали мировую бойню, надо не успокаиваться, надо звать в социальные бои. А душа неразумная: и как хорошо — мирно живут, крестьянские дома, прилепились на горных уступах, все мужчины — дома, и четырежды в лето снимаются травы с лугов, как бы ни были откосы круты, и сен­ным запасом полнеют до крыш высокие сараи, и пол­ными днями с отрога на отрог перезваниваются сотни колокольцев, коровьих и овечьих, как будто горы сами звенят.

— ... Узколобый эгоизм привилегированных ма­леньких наций...

Медлительный ход пастухов. Изредка — бич оглу­шительный по каменистой дороге — и несёт его эхо за повороты холмов. Длинные, коров на двадцать, во­допойные чаны под горными родниками. Перемены ветров по всколыхнутым травам, перемены туманов, курящихся над лесистыми ущельями, а когда солнце прорвёт дожди, так бывает и радуге развернуться не­где, встаёт она просто столбом из горы. И на отеле пустынном, вершинном, тихая надпись: „Хранит жи­вущего одеяние родины".

— ... Промышленность, связанная с туристами... Ваша буржуазия торгует прелестями Альп, а ваши оп­портунисты ей в этом помогают...

Не удержал, не спрятал сомнения Платтен, отра­зилось доверчиво, бесхитростно.

И Ленин — заметил! И с угла стола, средь моло­дых единственный старый, ему на вид куда за пять­десят, — живо, подвижно, искоса, как метким ударом шпаги, меткое слово — ключ агитации:

— Республика лакеев! — вот что такое Швейцария!

Радек зароготал, ловко, весело трубку переклады­вает, да каждый раз по-новому пальцами, с серьёзно­стью сосёт свой важный дым. Вилли — весело ловит взгляд Учителя, руки длинные выкручиваются в не­терпении — дай еще! дай еще!

Платтен — разве спорит? Платтен — только в недоумении. Страна, пожалуй, и похожа на украшен­ную готсиницу, но лакеи бывают подобострастны, суетливо-податливы, а* швейцарцы — медленны, само­уважительны. Да даже и жёны министров не держат лакеев, выбивают сами ковры.

(Впрочем, не было в Швейцарии случая, чтобы письмо пропало. И библиотечное дело отлично постав­лено: в дальние горные пансионы высылаются книги бесплатно и тотчас.)

— ... Подачки послушным рабочим в виде со­циальных реформ, только бы не свергали буржуазии...

С этим совещанием три недели хлопотали, нако­нец вот, собрали, 21-го в пятницу вечером — уж перед самым, как раз, накануне партийного съезда. И очень помог, пригодился Радек.

(Радек если когда хорош, так хорош, архидружбд. Сегодня жить бы без него нельзя. И по-немецки — что говорит, что пишет, и любой поворот с ним лёгок, не надо втолковывать. Негодяй, но блестящий, такие очень нужны. А бывал — омерзительным, в Берне даже не встречались, переписывались по почте, с февраля — порвали навсегда, в Кинтале выступал совершенно провокационно.)

— ... Швейцарский народ голодает всё ужаснее и рискует быть втянутым в войну, и убитым за ин­тересы капиталистов...

Y Нобса — скептический янтарный мундштучок, сам на губе держится.

(И как же было, во всей Европе одному, начи­нать борьбу за обновление Интернационала, нет, за разгром его и постройку Третьего? То — соскрести своих большевиков-заграничников, кто прйедет. То, по­мощью Гримма, — женщин десятка три, Интерна­циональную Социалистическую Женскую Конферен­цию, а самому неудобно присутствовать, а надо их направить, — так в том же Народном доме проси­деть три дня в кафе, а Инесса, Надя и Зинка Лилина бегали ему докладывать и спрашивали инструкции.)

— ... Идти на бойню за посторонние чужие инте­ресы? Или принести великие жертвы за социализм, за интересы девяти десятых человечества?..

(То — интернациональную социалистическую кон­ференцию молодёжи, и полутора десятка не набрали, в основном — кто дезертировал от воинского призыва и наверняка против войны, — и опять три дня сидеть в том же кафе, а Инесса с Сафаровым прибегают за инструкциями. Вот тут и появился Вилли.)

Двадцать семь лет тебе — ас семнадцати это кипение молодёжное: встречи, организации, конферен­ции, демонстрации... И среди равных в себе открывая голос и удаль, и удачу — слушаются! — как на помост, по ступенькам, чтобы лучше видели — поднимаешься, поднимаешься, и вот уже ты — постоянный оратор, делегат, секретарь... И вожди партии уже стараются притянуть тебя к себе и настраивают не слушать вот этого азиата с его дикими идеями, а ты как раз от него, от него и зажигательного Троцкого, узнаёшь всё правильное и важное!