Ленин в Цюрихе

— Немедленно начать пропаганду в армии! Разъ­яснять войскам и призывной молодёжи — неизбеж­ность и законность применять оружие для освобож­дения от наёмного рабства!.. Издавать летучие листки за немедленный социалистический переворот в Швей­царии!

(Для беспаспортного иностранца несколько опро­метчивые советы, но это — та самая 1/10, без которой не победишь.)

— Уже сейчас захватывать в свои руки все прав­ления во всех союзах рабочего класса! Требовать от парламентских представителей партии — публичной проповеди социалистической революции! принудитель­ного отчуждения фабрик, заводов и сельхозучастков!

Прямо идти — и у людей имущество отбирать? Без

— закона? Швейцарцы косолапые промаргивать не успевают.

— Для усиления революционных элементов в стра­не — натурализировать беспошлинно всякого ино­странца! При малейших шагах правительства к войне

— создавать нелегальные рабочие организации! А в случае войны...

Отвагой полны вожди молодых, Мюнценберг и Мимиола:

— ... Отказываться от военной службы!

(Впрочем, Мюнценберга и Радека, как дезертиров

тех армий, выслать в Германию и Австро-Венгрию за­кон запрещает.)

Нич-ч-чего не поняли! Насмешка, но не злая, про­неслась по ленинскому лицу. Делать нечего, — сни­жаясь, опять снижаясь, мимо сапожников, рабски-ста­рательно вколачивающих свою работу, над голубою фонтанной колонной, и — нырь в ресторан, сюда опять:

—- Да ни в коем же случае не отказываться, что же вы поняли?! Именно в Швейцарии: дают оружие

— брать!! Требовать демобилизации — да, но — со­храняя оружие! С оружием — и на улицу! И — ни часу гражданского мира! Стачки! Демонстрации! Фор­мирование рабочих отрядов! И — вооружён­ное восстание!!!

Широколобый Платтен — как откинутый, в лоб ударенный:

— Но во время всеобщей войны... соседние дер­жавы... потерпят ли революцию в Швейцарии? Вме­шаются...

А здесь-то и было зерно ленинского замысла! — в исключительной неповторимой особенности Швей­царии:

— Вот это и замечательно! Пока вся Европа во­юет — а в Швейцарии баррикады! А в Швейцарии — революция! А у Швейцарии — три главных европей­ских языка! И по трём языкам в три стороны па-льё- тся революция по Европе! Расширится союз револю­ционных элементов — до пролетариата всей Европы! Сразу вызовется классовая солидарность в трёх при­граничных странах! Уж если вмешаются — то рево­люция вспыхнет по всей Европе!!! Вот почему ШВЕЙЦАРИЯ — ЦЕНТР МИРОВОЙ РЕВОЛЮ­ЦИИ СЕГОДНЯ!!!

Опалённые красным пламенем сидели кегель-клуб- цы, кого в каком положении застало. Мюнценберг выд­винул узкий треугольник бесстрашного лица — впе­рёд в огонь. Подпалило и Нобсу пушистость. Мимиола

— и галстук сорвёт, и своих темпераментных итальян­цев поведёт через все развалины. Вронский в лукавой меланхолии делает вид, что тоже к бою — готов. Радек — поёрзывает, губы облизывает, запрыгал задор за очками: да если б так — это же штук каких наколоть можно!

(Кегель-клуб — зародыш III Интернационала!)

— ... Вы — лучшая часть швейцарского проле­тариата!..

А резолюция для завтрашнего съезда швейцарской партии у Радека уже лежит готовая. Вот если б Нобс её напечатал...

Гм-м-м...

А — кто её на съезде предложит?..

Гм-м-м...

Уже и ресторану скоро закрываться, расходились.

На площади Штюссихоф горели три фонаря на столбах, и много окон из домов со всех сторон. И можно было легко прочесть табличку, как бургомистр Штюсси погиб тут недалеко в битве в 1443 году. А дом семьи его „на ветру" стоял на 60 лет старше. Да Штюс­си и был, наверно — посреди фонтана вот этот комич­ный швейцарский воин в латах и в голубых чулках. Тонкие струи слышно лились в голубоватый водоём. Было сухо и, по-здешнему, холодно.

Расходились, еще договаривая на площади, измо- щённой малыми камешками подгладь. Площадь — как замкнутая, и если не знать щелевых улиц — кажется, всё, тупик, никогда не выберешься. Одни уходили вниз по откосу, мощёному коревато, и дальше переулком к набережной. Другие — мимо пивной „Франциска­нец". А Вилли провожал учителя по той же улице в другую сторону, мимо кабаре „Вольтер" на следую­щем углу, где всю ночь бушевала богема, и им встре­чались на узкой мостовой еще невзятые проститутки. А от вольтеровского кабаре — круто вверх под фо­нарь престариннейший на чугунном столбе, по пере­улку-лестнице, почти можно обеих стен достать рас­кинутыми руками, едва рядом вдвоём, — и всё вверх и вверх.

Ленин — крепкими альпийскими каблуками по камням.

Вилли еще и еще хотел набраться уверенности от учителя. Он не забыл летнюю драку на Банхбф- штрассе, — но ведь опять всё смыло, подмело, и всё те же витрины сверкают, и всё то же мещанство гу­ляет, а рабочие спокойно слушают своих уговорчивых вождей.

— Но народ ведь — не подготовлен?..

На крутом повороте переулка из-под тёмной шап­ки, в слабом свете чьих-то верхних неспящих окон — голос тихий, но с тем же прорезающим лезвием:

— „Народ" конечно не подготовлен. Но это не значит, что мы имеем право откладывать начало.

И даже зная свою трибунную удачливость, и испы­тавши вопли молодёжных сходок:

— Но нас — такое малое меньшинство!

И из темноты, остановясь, чего не открыл даже лучшим, собранным в Кегель-клубе:

— А большинство — всегда глупо, и ждать его нельзя. Решительное меныниство должно действовать — и после этого становится большинством.

*

* *

На другое утро открылся съезд — в Купеческом зале, на той стороне реки. Ленин, как вождь иностран­ной партии, был приглашён приветствовать. А Радек, как от польской социал-демократии, тоже. Двое наших один за другим.

В первое утро делегаты съехались еще не все, это не было многолюднее, чем хороший реферат. (Ленин и не привык многолюдно, он и не знавал, что значит говорить тысяче сразу; один раз на митинге в Петер­бурге, так язык отнялся.)

И едва он поднялся над залом — осторожность овладела им. Как и в Циммёрвальде, как и в Кинтале, он не рвался высказать тут главное — нет, вся пыл­кость убеждения естественно приберегалась на закры­тое совещание единомышленников. Здесь — он конеч­но не призывал ни против швейцарского правитель­ства, ни против банков. Стоя перед этой, формально социал-демократической, а по сути буржуазной мас­сой самодовольных мордатых швейцарцев, рассевших­ся за столиками, Ленин сразу ощутил, что его тут не воспринимают, не воспримут, да ему почти и нечего им сказать. Даже напомнить им их собственную про­шлогоднюю весьма революционную резолюцию — как- то не выговаривалось, да и можно всё испортить.

И его приветствие было бы совсем коротко, если б он болезненно не зацепился за выстрел Фрица Адлера (две недели назад секретарь австрийской с-д партии убил премьер-министра Австро-Венгрии, во время вой­ны — главу имперского правительства!). Это убийство заняло воображение всех, об этом много говорили, и сам Ленин для себя тоже искал оценку, а для того выспрашивал обстоятельства: чьё это влияние (не рус­ская ли эсерка его жена)? И потаённо связанный с проработкой этого вопроса (их вечный спор с эсера­ми), Ленин тут, на съезде, половину своего выступле­ния неуместно посвятил террору... Он сказал, что за­служивает полной симпатии приветствие террористу, посланное ЦК итальянской партии, если понять это убийство как сигнал социал-демократам покидать оп­портунистическую тактику. И подробно защищал, по­чему русские большевики могли спорить против инди­видуального террора: лишь потому, что террор должен быть действием массовым.

А швейцарцы жевали, мычали, попивали — не понять их.

Но нет! субботнее заседание пошло хорошо, по­дало надежду! Аплодировало Платтену большинство, и папа Грёйлих 75-летний, в пышных сединах, стал шутить, что „партия нашла новых любимчиков". (Да то ли еще будет, последним швм^евским ругательством вас покрыть! Да мы вас — повесим, когда к власти придём!) Шло, шло на лад! Ленин приободрился и ощутил себя как старый армейский конь в боевой суматохе. А дальше — Нобс оглядчивый не отказался выступить с резолюцией Кегель-клуба (радековской): съезду — следовать Кинтальским решениям. (Туцова- тые швейцарцы могут из моды проголосовать, сами тол­ком не зная, в чём там кинтальские решения, — а и попались потом! Потом — их же решением — их и клевать. Гримма клевать!)