В дни революции

   Так хороша жизнь и работа. Она захватывает вас, и мелочи личной жизни отходят куда-то далеко, далеко.

Арест. -- Подготовка к ссылке. -- Освобождение благодаря революции.

   Так прошёл месяц. Конец февраля. Из столицы уже получались сведения о волнениях, уличных столкновениях на почве нужды и голода.

   Наступило 1 (14) марта. В Комитете получена копия телеграммы комиссара Бубликова о том, что им занято министерство путей сообщения, и что он предлагает служащим железных дорог спокойно относиться к происходящим событиям и оставаться на местах, продолжать работу. Пришло известие о сформировании нового правительства и Временного Комитета Государственной Думы.

   Председатель нашего комитета, Барон Штейнгель, собрал экстренное заседание комитета и поставил на обсуждение полученные сведения. С восторгом были встречены эти известия, и комитет постановил послать приветствие новому правительству в лице князя Львова, и кроме того послать по всем тыловым и фронтовым учреждениям комитета извещение о происшедшем перевороте и предложение продолжать работу спокойно, оставаясь на местах.

   Перед заседанием председатель сказал мне, что меня спрашивает полицейский надзиратель и очень хочет меня видеть. Я хотел пойти к себе в кабинет, но заседание началось, заседание интересное, и не до околоточного надзирателя было в такое время.

   Часа в три я пришёл домой обедать. Во время обеда приходит околоточный надзиратель и показывает мне бумагу от Киевского Губернского Жандармского Управления.

   "Предлагается Вам немедленно арестовать и препроводить на гауптвахту отставного полковника Оберучева".

   Бумага помечена 27 февраля (12 марта) и подписана: "Начальник Киевского Губернского Жандармского управления генерал-майор Шредель".

   Не первый раз в течение моей жизни приходили ко мне для ареста, и если настоящее посещение меня несколько удивило, то только потому, что ясно было дыхание новой, свободной жизни в России; и вдруг, эта свобода омрачается для меня арестом; арестом в тот самый день, когда я несколько часов тому назад в заседании Комитета Юго-Западного фронта приветствовал зарю свободы вместе с другими членами её и ушёл оттуда с расчётом в тот же вечер принять участие в созванном собрании работников всех политических партий.

   И вдруг, этот ненужный, несвоевременный арест.

   Правда, в самой форме ареста уже чувствовалось веяние времени.

   Никогда не были представители полиции так предупредительны, вежливы и внимательны во время ареста, как в день 1 (14) марта. Околоточный надзиратель, пришедший за мной, разрешил мне не только поговорить по телефону с моими друзьями, но даже и написать письма, сделать все необходимые распоряжения и указания, собраться и даже, когда мы ехали на гауптвахту, он нашёл возможным разрешить мне заехать по дороге в Комитет и переговорить там с членами такового о том, что со мной случилось.

   Наконец, мы добрались до штаба крепости. Дежурный адъютант был удивлён. У него не было никаких распоряжений о моём аресте и он не знал, что со мной делать. Однако, в то время на Руси не было случая, чтобы отказывали кому-нибудь в приёме в тюрьму. В больницах, в родильных местах, приютах могло бы не оказаться места для приёма больных или призреваемых, и не раз больных возили по улицам города от больницы к больнице, отказывая в приёме, пока, наконец, больной умирал и оказывался ненуждающимся в лечении. Для арестованных всегда находилось место.

   После некоторого колебания дежурный адъютант написал записку об арестовании и меня повели на гауптвахту.

   Здесь новое затруднение. Начальник караула, молодой прапорщик, стоял в недоумении, куда меня поместить. Осторожный адъютант не дал соответствующих указаний, а у прапорщика явилось сомнение, помещать ли меня с офицерами или с солдатами, так как, ведь, я, хоть и полковник, но отставной, и к тому же привезён в штатском, а не в военном платье. После продолжительных и бесплодных переговоров по телефону с дежурным адъютантом, он, наконец, решил поместить меня в офицерскую камеру. В одной из камер оказался свободный диван; на нём меня и устроили.

   Мой приход на гауптвахту был каким-то праздником для находившихся там в достаточном количестве арестованных офицеров.

   До них доходили какие-то неясные слухи о происходящих событиях, и они меня, только что пришедшего с воли гражданина, засыпали вопросами.

   Я рассказал им о телеграмме Бубликова, о заседании комитета, о том, что несомненно произошёл переворот, но насколько он прочен, сказать ещё трудно.

   Читатели могут себе представить тот восторг сидельцев гауптвахты, который вызвали мои рассказы, и как долго комментировали мы то немногое, что мог я им рассказать.

   С нетерпением ждали мы следующего утра, чтобы прочитать контрабандой добываемые газеты.

   Настало желанное утро. Принёс под полой служитель газеты, и все набросились на них, как голодные волки на добычу.

   Но велико было наше разочарование. Газеты полны самых мелочных сообщений, никому не интересных, и ни слова нет о самом главном, чего так жадно ждали все. Ничего о событиях в Петрограде, никаких сведений, что там делается, действительно ли произошёл давно жданный, желанный переворот, или то, что так ждали, только мелькнуло, поманило в таинственную даль, возбудило светлые мечты и розовые надежды и вместо зари и радостного утра дало вновь даже не тёмную ночь, а беспробудные сумерки жизни, так опостылевшие уже за долгую жизнь.

   Но велика сила оптимизма, и никогда надежда не покидает людей.

   Так и мы, случайно собравшиеся здесь, кто с фронта, кто с тыла, а кто, как, например, я, и совсем издалека, не теряли надежды, что-то, что по нашему мнению совершилось, уже прочно, и только рутина и инерция старого режима не выпускает ещё на свет Божий во всеобщее сведение только что родившуюся свободу.

   Вот, она пришла, наконец, в сиянии вечной красоты, и для нас, сидящих за решётками, особенно заманчива была она!

   Мы бегло делились впечатлениями пережитого. Я старался путём расспросов получить от офицеров с фронта больше сведений о былых боях, о настроении там, в окопах, в эту зимнюю стужу, в далёких ущельях Карпат и на склонах снежных вершин.

   И тут, в течение нескольких часов, я приобрёл так много сведений о той жизни, которая была скрыта от меня, благодаря удалённости от родины в течение долгого времени.

   Сколько офицеров и солдат, оказывается, в это горячее время томится по тюрьмам и гауптвахтам, находясь долгие месяцы под следствием и в предварительном заключении часто по самым пустячным поводам. Эта растрата живой силы меня поразила больше всего, и глубоко запали мне в душу все рассказы о непорядках на фронте и в армии, как следствие неразберихи в правительственных кругах.

   Наступает утро 3 (16) марта. Мы ждём с нетерпением газет.

   Наконец, приносят номер и, о! радость, мы читаем там о совершившемся перевороте. Читаем и призыв Временного Комитета Государственной Думы и новый состав министерства, и подробности ликвидации и ареста старой власти и иные полные интереса новости дня.

   Надо правду сказать, киевские власти всё-таки даже и в этот день были очень осторожны в своих сообщениях, ибо номер появился с белыми местами, и эти белые места относились не к военным секретам и тайнам, а несомненно к некоторым пунктам внутренней жизни страны, которые почему-то киевская цензура не решилась допустить в печати, хотя в других городах, как оказывается, вести эти были опубликованы.

   Ну, да Бог с ним, простим власти эту излишнюю осторожность. Ведь, всей прежней жизнью и порядком управления она именно была приучена к осторожности, и от старых привычек так скоро не отделываются.

   Акта об отречении Николая в газетах не было, но ясно было, что это вопрос времени.

   Несомненно старый порядок рухнул, и новая власть, объявившая свободу народам России, поведёт страну по новому пути!