Ельцин

Ввиду того что сведения неполные, а сам Ельцин пишет довольно скупо, аналитики долгое время цитировали эти фрагменты как непреложную истину, невольно недооценив тяготы, которым подверглась эта семья [64]. Одни оценки были правильными, другие — нет. Даже в 1990 году существовали пробелы и расхождения. Игнатию Ельцину в 1931 году не могло быть 80 лет, поскольку в таком случае его первенец должен был появиться, когда ему было 50 лет, что крайне маловероятно для крестьянской семьи. В «Исповеди» Борис Ельцин пишет, что его дед до 1934–1935 годов тихо жил в Бутке, а его мать, Клавдия Васильевна, «послала» свекра в ссылку в 1931 году. Ельцин описывает свою встречу с дедом в 1949 году, спустя почти двадцать лет после его мнимой смерти в северной тайге. При этом он отмечает, что деду было «уже за семьдесят», — еще одно несоответствие. Ельцин также утверждает, что оба деда прожили более девяноста лет, что противоречит тому, что его мать сказала об Игнатии Екимовиче. Никто ничего не сообщает о судьбе Анны Дмитриевны Ельциной — в «Исповеди» и других источниках ее имя даже не упоминается.

Восполнить недостающие звенья цепи удалось благодаря информации, полученной от членов семьи, а также из неопубликованной автобиографии Николая Ельцина и исследований Алексея Литвина, историка из Казанского государственного университета. Судьба деда и бабки Ельцина по отцовской линии действительно была душераздирающей, о чем Клавдия Васильевна, хоть и неточно, рассказала Горюну. Жребий был брошен, когда басмановский сельсовет в 1928 или 1929 году обложил Игнатия Ельцина налогом по повышенным ставкам и по статье советской конституции 1918 года лишил его гражданских прав. Выборы, в которых он потерял право участвовать, были обычным фарсом без намека на соревнование, но настоящим наказанием стало причисление к социальной категории, считавшейся враждебной коммунистам и не имевшей прав ни на какие послабления [65]. В 1930 году Игнатий был официально признан кулаком, трижды виноватым перед режимом: как процветающий земледелец, кузнец, да еще и владелец мельницы — все эти занятия числились у нового государства в черном списке.

Раскулачивание косвенно затрагивало всех и каждого, но определенной части сельского населения этот процесс коснулся особенно болезненно. Согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б), принятому в Москве в январе 1930 года, кулаков делили на три категории. Первая — «контрреволюционный актив»: люди, которые воевали в белой армии или были настроены против партии. Их следовало арестовывать в срочном порядке и отправлять в концентрационные лагеря. Вторая категория — «богатые» кулаки, имевшие собственность, но не совершавшие политических преступлений. Их высылали на север, в «специальные поселения». Игнатий относился к третьей, самой малой и наименее вредной категории. Собственность кулаков третьей категории экспроприировали, а их самих, как крепостных, расселяли на других землях в тех же районах, позволяя сохранить часть сельскохозяйственного инвентаря и личного имущества. Различия между кулацкими категориями были весьма неопределенными, как и различие между кулаками и «середняками». Типичная уральская семья, подлежавшая раскулачиванию, имела дом, одну корову, немного домашней птицы, обрабатывала 2–3 гектара земли и «далеко не была зажиточной» [66]. Игнатий и Анна Ельцины в 1920-х годах имели больше, а до 1917 года — гораздо больше, поэтому их вполне могли отнести и ко второй категории. Но и попадание в третью категорию было очень опасно. В августе или сентябре 1930 года, во время уборки урожая, деревенские власти конфисковали имущество Игнатия и отправили его, Анну, их сыновей и невесток (одной из них была беременная Клавдия Ельцина) в Бутку, которая в начале 1920-х годов стала районным центром. Когда семью Ельциных грузили на конную повозку, чтобы переселять в Бутку, Игнатий в отчаянии плакал и заламывал руки. Он просил свою дочь Марию, единственную родственницу, которой было позволено остаться, молиться за него: «За что меня выгоняют? За то, что я построил своими руками!» [67] Мельница и кузница Игнатия быстро пришли в запустение, а все, что в них было, растащили соседи.

Неприкрытый грабеж, депортация и злоба — таковы были причины, по которым Ельцины были вынуждены снять у пожилой вдовы плохонький, маленький домик в Бутке. После оставшихся в Басманове четырех просторных домов и множества хозяйственных построек это было болезненным понижением уровня жизни. Они оказались среди 4200 уральских семей, подвергшихся местной ссылке в 1930 году, что составляло около 21 тысячи человек; 100 тысяч были отправлены в лагеря и высланы на север. К январю 1932 года на Верхний Урал прибыло около полумиллиона сосланных крестьян, что составляло треть всех насильственно переселенных крестьян по Советскому Союзу [68]. В Бутке Ивана, Николая, Дмитрия и Андриана Ельциных приняли в новый колхоз «Красный май». Игнатия не приняли. Год или два, как многие советские крестьяне, оказавшиеся в его положении, он скитался по округе, прятался у родственников и брался за любую работу, чтобы заработать себе на жизнь [69]. Несчастья и лишения сказались на его внешнем виде, поэтому-то Клавдия Васильевна и запомнила его 80-летним стариком.

Четыре года спустя (но этого Борис Ельцин никогда не признавал открыто) петля затянулась. В 1934 году Игнатия и Анну Ельциных схватили в Бутке и снова выслали. Неясно, почему это произошло, так как массовое выселение крестьян закончилось в 1931 году. Кулаки третьей категории выполняли все тяжелые работы, необходимые государству, в особенности на лесоповале и на стройках. В Бутке такой работы не было; может быть, поэтому власти и обратили внимание на Ельциных. Возможно, причиной стал отказ Игнатия регистрироваться в милиции, может быть, высылка была связана с проблемами, возникшими той весной у его сыновей Николая и Андриана в городе. Можно предположить, что Игнатий, которому относительно повезло в 1930 году, в 1934 году был отнесен ко второй категории кулаков. Но даже при этом условии судьба его поражает. На Урале действовали правила, по которым кулацкие семьи освобождались от депортации, если в них не было мужчин моложе 50 лет, а в 1934 году Игнатию Ельцину было уже 59 [70].

В чем бы ни была причина высылки, семье предстоял долгий путь в никуда под строгим конвоем. Ельциных сослали в неприветливые и непригодные для сельского хозяйства окрестности Надеждинска, металлургического центра на самом севере Свердловской области. Надеждинск находится на реке Каква в 640 км от Северного полярного круга; в 1939 году здесь проживало 65 тысяч человек. Ельцины и еще с десяток семей, сосланных вместе с ними, могли взять с собой лишь несколько баулов с вещами; инструменты, большую часть денег и одежды, включая и овчинные тулупы, у них отобрали [71]. В спецпоселениях ссыльные работали под надзором, и — как будто в насмешку над несчастными — 15 % заработанного ими уходило на содержание охраны. Условия жизни были чудовищны: «[Дома]… были непригодны для проживания, людей обрекали на голод и вымирание из-за отсутствия продуктов питания и медицинской помощи, антисанитарные условия способствовали распространению инфекционных заболеваний, эпидемий тифа, скарлатины, цинги. Все это вело к высокой смертности среди спецпоселенцев» [72]. В кошмарные 1932 и 1933 годы в удаленных районах Верхнего Урала крестьянам приходилось есть павших тягловых животных, мох и березовые листья [73].

Надеждинск, название которого кажется жестокой шуткой (в 1939 году город переименовали в Серов), не оставил семье Ельциных никакой надежды [74]. Переселенцы вырыли себе землянку, которую топили древесным углем. От холода и дождя ее защищала лишь дверь из прутьев. В окрестностях Надеждинска была распространена лишь лесная и горная промышленность: Игнатий был слишком стар для подобной работы, к тому же его мучил артрит. С разрешения ОГПУ, главного карательного органа тех времен, он несколько раз ездил в Бутку чинить машины для колхоза. Это было его единственным утешением. Обнищавший и больной, он потерял зрение и постепенно сходил с ума. Игнатий Екимович умер в 1936 году в возрасте 61 года полностью разбитым и несчастным человеком, о восьмидесяти и тем более девяноста годах не могло быть и речи. В 1936 году его вдове было позволено переехать в Березники, где она и поселилась со старшим сыном Иваном. Она тоже не дожила до преклонных лет и умерла в 1941 году [75].