Неподдающиеся

Спектакль не состоялся, хотя его постановкой занимался будущий советский театральный режиссер Юрий Решимов, в ту пору — гимназист. Дело стало за будкой для суфлера. Как известно, суфлерская будка должна находиться ниже сцены. Единственным способом получить помещение ниже сцены я посчитал возможность прорубить пол. Никто другой не соглашался это осуществить. Я же в то время был вообще уже отчаянный малый лет восьми или девяти. Взял топор и приступил к делу. За этим занятием меня поймал дед, дал мне затрещину, на чем спектакль и закончился!

Бабушка Лиза умерла, когда папе исполнилось 18 лет. Через два года дед женился на киевлянке Татьяне Михайловне Лурье. Она родила ему дочь Тамару в 1896 году. Брак этот не был счастливым. Супруги прожили три года, семья не наладилась, и Татьяна Михайловна потребовала развода. Развод состоялся. Татьяна Михайловна захотела взять дочь с собой. Но дед ее не отдал. Суд постановил оставить дочь при отце. Так Тамара и росла в нашей семье, больше никогда не увидев своей матери. В дальнейшем я расскажу, как Татьяна Михайловна пыталась заполучить свою дочь…

Когда умерла бабушка Лиза, ее приданое, которое она получила от отца, нетронутым лежало в банке. Завещала она его моему отцу. Таким образом, после смерти матери, мой восемнадцатилетний отец уже стал богатым человеком. И надо сказать, что дед, который объявил свою фирму под новым названием: «Прут и сын», не тронул капитала моего отца.

Когда же умер мой отец, завещав все свое состояние мне, а маме — один рубль (потому что у мамы было свое нетронутое приданое), фирма стала называться: «Прут и внук». Рубль был оставлен символически: чтобы мама не имела претензий, что муж ей ничего не оставил. Таковы были в ту пору «коммерческие правила».

Но кроме крупного наследства в денежном выражении бабушка Лиза оставила своему сыну ту болезнь, от которой умерла сама, — у нее были слабые легкие и мой отец родился уже туберкулезным.

В возрасте тринадцати лет его отправили в Швейцарию, где прожил до смерти бабушки, возвращаясь в Россию только на каникулы. Когда бабушка умерла, он полгода прожил в России и восемнадцати с половиной лег опять уехал в Швейцарию — долечивать свою болезнь.

Обучаясь в Швейцарии, он, естественно, пользовался тамошними учебниками. Когда же заканчивался очередной класс и старые учебники уже не надобились, школьники и студенты ходили к букинисту и продавали их по сходной цене.

Интересно, что в 1916 году, покупая книги у букиниста, я приобрел географический атлас, на котором в углу стояла подпись: «Леонид Прут». Отец учился в классической гимназии города Лозанны.

После отъезда Татьяны Михайловны Лурье — бывшей жены моего деда — на родину в Киев дом долго не пустовал. В квартире деда появилась женщина — молодая и красивая — дочь попа Андрея из Казанской церкви, Анна. Церковь та находилась в Казанском переулке Ростова.

Анну Андреевну пригласили в дом экономкой. Но так как я смолоду разбирался в этих делах, то понял, что экономка была близкой деду женщиной и, надо сказать, женщиной верной.

Конечно, поскольку они были разных религий, в доме соблюдались праздники как православные, так и иудейские. Особое удовольствие я получал на Пасху, когда огромный стол делился на две части: справа лежала на блюде фаршированная рыба и маца, слева — огромный окорок, куличи, пасха и крашеные яйца.

Когда казенный раввин Хаитович Илья Матвеевич приходил на Пасху в дом, он принимал пищу с закрытыми глазами.

Анна Андреевна ездила с нами и за границу. Однажды в Женеве Тамара и я попросили ее сопровождать нас на прогулку в горы — к Гран-Салев. Гора эта находится на границе Швейцарии с Францией: излюбленное место путешественников для пикников. Оттуда — с самой вершины — видно море в тумане. Вершина возвышалась над туманом. Там сияло солнце! Здесь расположилось небольшое кафе, где можно было перекусить, выпить чашечку кофе или чая. Туда вела удобная дорога.

В тот раз Тамара с Анной Андреевной забрали меня из интерната, где я находился.

Наняв кучера, мы направились к Гран-Салев. Произошло это году в 1912-м. Тамара была шестнадцатилетней барышней, а я — уже здоровенным двенадцатилетним парнем.

В коляске имелась откидная скамеечка, на которой сидел я. На основных местах расположились Тамара и Анна Андреевна.

Очевидно, об этой поездке узнала Татьяна Михайловна и решила выкрасть дочь…

Мы поднялись в экипаже на вершину. Выпили чай с тортом и сели обратно, чтобы спуститься в Женеву. И тут из-за кустов выскочили два итальянца. Один схватил под уздцы лошадь, другой бросился к Тамаре. Но он не учел, что рядом с Тамарой сидела Анна Андреевна. В руке она держала зонтик. Зонтик был кружевной — от солнца, но имел металлический каркас.

Анна Андреевна стукнула итальянца так, что тот отлетел в сторону; затем ткнула в спину кучера и он дернул лошадей. Кони рванули, отбросили второго итальянца и понеслись!

Таким образом Тамара была спасена. Анна Андреевна отвела ее в полицию и, хоть не владела французским языком, сумела объяснить, кто и почему пытался похитить девочку.

Только тогда мы с Тамарой узнали, что итальянцы были наняты Татьяной Михайловной, вознамерившейся вернуть себе дочь.

Какое бы христианское имя они ни носили при рождении, всех кухарок, что я помню в семье деда, звали Мотями, и девушки были обязаны откликаться на это имя. А всех горничных дед величал Дуняшами.

Дед находился со мной в переписке (естественно, когда я жил в Швейцарии, а продолжалось это почти девятнадцать лет!). Каждый месяц я получал от него открытку. Он не любил писать много, но подписывался всегда восемью буквами: ДХТБТДСП, что означало: «Да хранит тебя Бог. Твой дед Соломон Прут».

Запомнилась мне одна открытка, которую дед прислал в 1918 году в Париж. Мне было семнадцать с половиной лет, и я поступил на первый курс университета.

Шла Первая мировая война. Но дед сумел выслать для наблюдения за мной няню, чтобы получить точную информацию о моей жизни.

Прибыла няня с Русским Экспедиционным корпусом, совершив почти кругосветное путешествие!

Привратница открыла дверь квартиры: я спал. Можете вообразить мое удивление, когда передо мной предстала няня, которую я звал «Бархатные щечки» — от старости кожа на ее лице была морщинистой и мягкой.

Прожила няня у меня месяц. Потом ее пароходом отправили обратно в Россию. Моя жизнь ей не понравилась: слишком много бывало гостей и мало порядка. Раздражало ее, что я запретил стирать тряпкой пыль с картин.

Няня подружилась с дьячком соседней с нашим домом православной церкви, и я однажды услышал ее жалобу:

— Надоел мне этот Сезанн, что нельзя трогать, мать его так! И этот Айвазовский… Поеду домой!

Так об открытке…

Дорогой Оня! Няня отписала нам про твою жизнь. Нам это не нравится! Если так будет продолжаться, посажу тебя на тридцать рублей в месяц: сдохнешь с голоду!

ДХТБТДСП.

Чтобы вы поняли в чем дело: раньше я получал от него сто рублей. Тогда это были очень большие деньги. Все наши студенты имели по 25.

Но сейчас я вернусь к исходной точке своего повествования.

Через полгода после моего рождения у папы обнаружилась скоротечная чахотка, а у меня — в изрядном количестве — палочки Коха. Как я уже писал, отец страдал туберкулезом с детства, поэтому десять лет лечился в Швейцарии. Вернувшись домой, вскоре встретил мою мать. Это решило его судьбу. В течение короткого времени отец ухаживал за ней, а затем они поженились. Но, очевидно, незалеченная болезнь разыгралась со страшной силой.

Нас — отца, мать и шестимесячного меня — погрузили в поезд, идущий в Швейцарию. По дороге папа умер. Это случилось, когда мы проезжали Германию.

Так как немцы не разрешали возить трупы в пассажирских вагонах, нас высадили из поезда на первой же остановке: маленькой станции Герберсдорф.