Василь Быков: Книги и судьба

Вскоре после того, как первые попытки организовать колхозы потерпели крушение и идея стала заметно бледнеть, спасать ситуацию было призвано НКВД; роль этой организации — поддерживать новый порядок — не изменилась и после того, как процесс коллективизаций был худо-бедно властью закончен.

Один из самых душераздирающих эпизодов романа — экспроприация и уничтожение самодельных жерновов, самой важной «собственности» любой крестьянской семьи. Этот примитивный прибор, состоящий из двух гладко отесанных круглых камней, и оказался первой бессмысленной по жестокости жертвой коллективизации, поскольку хозяева положения постановили считать его обладателя прихвостнем буржуазии и врагом нового государства. Азевич был вынужден совершить этот акт вандализма даже в бедной хате своего отца. В его оправдание можно добавить, что эмоционально он так и не оправился от своего поступка:

Жернова забрали из всех домов, хозяева которых еще не вступили в колхозы. Власти также обложили дополнительными налогами тех, кто, как Азевич-старший, не спешил вступать в колхоз. Возвращаясь домой после одного из своих подвигов на ниве раскрестьянивания крестьян, Егор размышляет о том, что крестьяне неправы, обвиняя их, местные власти, во всех грехах коллективизации. Он уже на своем опыте знал, что от местных властей практически ничего не зависит:

Азевич тоже помнил, как его отец пытался найти правду для крестьян. Как и многие люди его сословия до него, отец Егора искал ответа на проблемы крестьянства у правительства. Когда процесс коллективизации перешел во вторую, насильственную стадию, старший Азевич приехал в город к сыну посоветоваться, к кому бы обратиться за помощью. Егору было не до отца, в эти дни его должны были принимать в партию, поэтому он не особенно церемонился с политически незрелыми воззрениями родителя. А тот все уповал на традиции (народ в свое время думал, что чиновники скрывают от царя настоящее положение вещей), надеялся, что правду можно все-таки найти в Москве или даже в Минске. По его мнению, эти столичные, которые повыше их районного начальства, бесчинствующего на местах, все поймут, если только им правдиво объяснить, что происходит на самом деле. Иными словами, философия Азевича-старшего ничем не отличалась от традиционной крестьянской веры в доброго и справедливого царя-батюшку. Когда Егор пытается разубедить отца, тот после глубокого раздумья отвечает: «Значит, нет правды?… Уж коль наша, крестьянская правда пришла к концу, то никакая уже не начнется. Тогда всему конец. Кранты!» [288].

Блуждая по лесам, герой Быкова имеет время обдумать не только весь процесс коллективизации, но и малейшие его детали. Коллективные и индивидуальные страдания населения Беларуси включали, как мы знаем, целую гамму несправедливостей. Тут и высылка крестьян целыми деревнями, постоянные аресты, армии пропавших без вести, беспрестанное физическое и психологическое надругательство и уничтожение миллионов. Повествователь «Стужи» предлагает следующий комментарий:

В романе Быкова белорусские крестьяне демонстрируют не только конформизм или разные формы сопротивления по отношению к правителям — советским колонизаторам и фашистским оккупантам, но часто проявляют высокую степень толерантности, сочувствия и человечности по отношению к своим обидчикам. Когда Азевич заболевает и оказывается на грани смерти, простая и обнищавшая при большевиках белоруска выхаживает его и возвращает к жизни. Эта женщина в свое время потеряла мужа: его, трудолюбивого и порядочного человека, честно работавшего в колхозе, арестовали как «злоумышленника» и «вредителя». Она ждала его всю жизнь, но так и не дождалась. Сын пропал без вести на фронте. Узнав Азевича, который когда-то собственными руками расколол ее жернова, она приняла его, больного, опасного беглеца, словно члена: семьи. Азевич, не понимая того, что его узнали, думает о ее судьбе, которая стала для него подлинным символом жизни миллионов таких вот страдалиц:

Понял ли Азевич «до донышка» все, что происходило во времена коллективизации? Вряд ли. Да Быкову и не нужно, чтобы его герой «понял все». Для художественной правды этого характера гораздо важнее, что он оказался способен ставить перед собой такие болезненные вопросы. Если бы не война, не экстремальная ситуация — кто знает, встали бы они перед ним. Разве только в лагере — фашистском ли, советском… Ответы на них — и однозначные — похоже, знает автор. Но он не торопит ни своего героя, ни читателя, предоставляя последнему не готовые выводы, а тяжкий путь блуждания, вслед за Азевичем, по замерзшим лесам Беларуси и по его бередящим душу воспоминаниям.