Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Дал же себе слово не говорить, ну и молчи, дурак, он же не слышит ничего.

12 июля 1990 г.

Лето. Холодное, неуютное московское лето. Живу в но­вой квартире. В своей квартире. Это еще совсем недавно было недостижимой мечтой, недосягаемой. И вот, вот это есть. Господи, жизнь бежит к смерти. Молча и бессмыслен­но я живу. Весь день провожу в подвале. Плесень подваль­ная. Поздно вечером еду домой. Очень спешу домой. Даже что-то радостное есть в душе, когда еду домой. Начинаю суетиться, готовить ужин. С Танюшей разговариваю. (Я покупаю ей цветы, к портрету.) Мне нравится дома. Хорошо. Покойно. Сажусь ужинать, включаю телевизор или видик. Пью коньяк и ужинаю. Хорошо. Ноги отдыхают. Потом тошно и нет сна. Пью еще. Курю. Сдыхаю. Видео крутится — я сплю. Утром будильник звенит. Ругаю себя, говорю, что больше не буду пить в одиночестве. И иду в театр. Зачем все?

Думаю о том, что нужно бросить страдания и муки. Танюша очень бы была мной недовольна. Она бы изругала меня за сегодняшнюю жизнь. Изругала бы — это точно.

Импровизация — это состояние души. Драма, как и все виды искусства, абстрактна, как музыка. Она становится конкретной от нас, проходя через нас.

15 июня 1990 г.

Театр — дом, дом — театр... по 10-12 часов ежедневной работы... полезной, бесполезной, нужной, ненужной, тол­ковой, бессмысленной... разной...

Состояние тоже разное. Был разговор с шефом, личный. Оказывается, плохо умею говорить (и это плохо). Недово­лен разговором и собой. Не сумел объяснить, не сумел сказать... вообще ничего не сумел. Ну, что ж. Значит, такой я. Теперь такой.

Завтра утром улетаем в Австрию. Там будем репетиро­вать «Сегодня мы импровизируем». Потом в Югославию.

Без даты

Вчера в 10.30 утра вылетели из Москвы аэрофлотовским рейсом до Вены. Из Вены на автобусе до Зальцбурга, 3 часа.

Вечером в театре «Stadtkino» смотрели канадскую труп­пу (пластическую). «Мамана» или как-то так называется спектакль. Мне понравилась труппа. У наших разное от­ношение.

Фонтан... публика... день, солнце... Моцарт.

Музыкант с гитарой и с губной гармошкой... Девочка сидит на ступеньках, пюпитр перед ней, играет на флейте... очень тихонечко, для себя... но и для меня, если мне этого хочется...

Публика... публика... публика... музыка... музыка... му­зыка...

Опять это чувство... после дома, после России, после Мо­сквы — конфетно-шоколадно-игрушечное царство. И люди празднично наряженные, счастливые и щебечущие, кажется, не живут на свете, а специально договорились, чтобы поражать мое воображение.

19 июля 1990 г., Зальцбург

Уже не помню, вернее, не заметил, сколько мы ехали из Зальцбурга сюда, в Гольдег, на автобусе... что-то час или полтора.

В Зальцбурге вечером (после ужина в ресторане) мы сидели на скамейке у реки, и я уснул. Может быть, на не­сколько минут.

Несколько прекрасных минут на скамейке, на берегу... били колокола... проезжали на велосипедах пряничные австрийки... Вечером было прохладно. Наконец при­шел автобус. Поехали. Забыли Гюзель, вернулись. Опять поехали.

От красоты и покоя сходишь с ума...

Уже... уже не хочется отсюда уезжать.

Утром не спеша идем на завтрак из наших Zimmer в со­седнюю гостиницу...

Встречные улыбаются и здороваются, говорят: «Морген» или: «Бог с вами», — и улыбаются...

Завтракаем все вместе за одним столом.

Без даты

Открытая репетиция. Сейчас перерыв, и через четыре минуты начнем первый акт в прогоне. Через четыре ровно, чтобы совпасть с ударом колокола на соседней ратуше. Валера крутит подъемную лебедку старого замка, на чер­даке которого мы репетируем (и показываем). И... бьет колокол (7.15).

26 июля 1990 г. Гольдег

Открытая репетиция вчерашняя прошла очень хорошо. Поначалу А.А. волновался... как-то неуверенно, медлитель­но все пошло, да и переводчик Андрей Бородин не в тоне, в разладе начал... Потихоньку выравнивалась атмосфера, разыгрались хорошо в этюде «с пушинкой», вернулся к шефу покой. Состояние игры. Кинул связочку направо, налево, качнул действие, свинганул, пошла, пошла сцена, задышала, как иногда дышит только у нас. Так ловко первая часть прошла. Потом небольшая пауза, антракт... и пошли весь первый акт в прогоне... Почти без остановки, чистенько все шло. Где-то в одном месте подкинул шеф «оперку», спели нечто, заладился акт. Слава богу!

Вечером сидели в ресторанчике со знакомыми немцами, югославами, австрийцами, пили красное вино. Хорошее красное вино. Феликс, Даниэла, Яна, Нева, Божидар, наши ребятишки. Казалось, прошло много, много часов... а вы­шли из ресторана, посмотрел на часы — только половина первого.

Темнота... черная, сплошная и огромные сытые звезды. Мы шли с Р. до моей гостиницы в прохладной глубине ночи...

 27 июля 1990 г.

Второй акт играли позавчера. Настроение было не блестящее. Тихое. Сложено все довольно удачно, но исполнялось вяло, глухо. Может быть, стало гаснуть в первой половине, т. е. в части «концерта». Итальянский успех здесь, конечно, подтвердиться не мог, чинно и спокойно выслушивал австрийский зал номер за номером, даже «убойный» Сашин номер «Мама» не вызвал заметной реакции... Видимо, эта неожиданная тишина смутила подсознательно... и так все пошло. Расходились вечером скромно. Хреновина получилась. Хотя шеф... вдруг (не похоже на него) спокойно оценил — как необходимую репетицию, полезную, нужную и отвечающую целям. Тем не менее... день 28-го — мимо. И было бы грустно, если бы не вчерашний третий акт! Вот это — да! Вчера — победа. Без всяких дураков. За день сложили, а вечером блестяще сыграли, совершенно очаровательное действие.

Строгое (с напряженным содержанием) — 1) начало (в изящном рисунке, через танец), 2) яркий, театральный переход к «опере» и опера — легкая такая игра, контакт­ная, в согласии с залом... блеск, 3) переход к сцене Рикко Вери (моей), красивый, на пластике, к концу сцены круче действие, 4) здесь монтируется из «Шести персонажей» наша сцена с Юрой (иллюзия — реальность), заводится на хор, поднимается, дает эмоциональный трамплин, и дальше блестящая сцена 5) «Монина — Вери» — и Наташа, и Гриша блестяще сыграли и строго, 6) монолог о театре Иры (я смотрел и плакал хорошими слезами, Ира классно это сделала).

Вот такой хороший день. Счастливые вышли из замка. Шеф превзошел сам себя — сказал нам какие-то очень добрые слова в том смысле, что убеждается, что мы люди образованные... — не удержался и добавил — хотя и ка­призные.

Сидели в том же ресторанчике. Выпивали и пели, пели много песен. Вспоминали всю мутоту 50-х, 60-х, 70-х годов и т. д. Тонны мифической хреноты. Сколько радости, узна­вания, знания, соединения и... и... и... Нас, сорокалетних, это вяжет...

Ну, что? сегодня все три акта вечером. Сейчас кончится дивная репетиция. Обед. Опять репетиция (на час пере­рыв). В 7.30 начало.

29 июля 1990 г., Гольдег

30-го показали блестящий спектакль. 4 часа классного театра. Праздник! Победа! Отзывы — самые, самые. Уорн (продюсер из Вены): это конец старого театра и начало нового! Это революция. Это сравнимо по уровню только с фильмами Тарковского и т. д.

В финале стучали ногами, орали, аплодировали очень долго.

Потом пили пиво в погребке отеля «Nеue Wirte» с при­ятелями Куртом и Надей.

31-го — один из самых прекрасных дней. С тех пор как ушла Танюша, пожалуй, не было такого светлого и покой­ного дня. Один из тех дней, которые вырываешь из цепи потока и помнишь (или вспоминаешь) потом всю жизнь.