Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Делать ничего не хочется. В Одессе встречался с Феденевым... Он развивает отношения со МХАТом.

23 октября 1989 г., Москва

Приехала Настенька. У нее отгулы в театре, три дня. Вместе повеселее стало жить.

28 октября 1989 г.

А.А. — «Ничто не дает чувства жизни — ни работа, ни дис­циплина, ни семья, ни любовь, ничего. Афера дает чувство жизни! Только афера («Игрок»). Советские (русские) люди часто живут рабством. (Это не ум — ощущение)».

«Жизнь не каждый день наполнена смыслом, а нам это необходимо, потому что мы занимаемся искусством.

«В разомкнутой структуре конфликт вынесен. Он не между вами, а как бы вынесен за скобки! Актер в таком случае должен стать автором творчества».

КАРТИНКИ 2 ШТУКИ

«Всякое творчество — поэзия. Вынесенный конфликт — личностный. Действие всегда имеет направление. У До­стоевского — это диалог...

Спектакли должны возникать, а не делаться».

30 октября 1989 г.

А.А. — «Актер почти всегда знает больше, чем он осу­ществляет. Ошибочно было бы все, что знаешь, попытаться изложить. В структуре игрового театра человек как бы ска­тывается с горы (психологический театр). Но... в то же время складывает игровой театр, волево складывает. Все разго­воры о Евгении Онегине будут ниже, чем сам роман».

6 ноября 1989 Г.

Нельзя осуждать свет за то, что он дает тень. Поскольку вы сочиняете сами — очень важным становится мир ху­дожественный. Это становится мерой всего. Внутри этого художественного мира вы начинаете импровизировать.

9 ноября 1989 г.

Давно не писал... И не писал бы, да вот последний день этого черного года. Тошно, горько... Брел сегодня по Кали­нинскому проспекту, зашел в «Ивушку»... никого... Вспом­нил, что это последнее кафе, где мы с ней сидели вместе. Ели гриль... я пил коньяк. Взял гриль, выпил коньяку... Боже.

Раньше как-то получалось так, что всегда записывал что-то накануне Нового года... Но вот теперь нечего писать. Желаний никаких нет. Встречать Новый год буду сегодня в театре, с друзьями.

Ну, что еще написать? Ничего, пожалуй... Детонька, детонька, прощай, моя родная, прощай.

Мне тяжело. Боюсь спиться. Уже боюсь.

30 декабря 1989

КНИГА ВТОРАЯ

1990

В Москве холодно. Сегодня -15, а было -25-27. Сегодня понедельник. Выходной! Целый день сижу дома. 2-5 января ездил к своим старикам. Очень порадовались моему приезду. Мама лежала целый месяц, а тут встала, засуетилась. Утешают меня, помогают мне, родные мои.

Сижу дома. Не читается, не пишется... То одну книжку возьму, то другую, покурю, похожу по комнате... На улицу не хочется... холодно. Никто не звонит. Раньше больше звонили. Теперь почти никто не звонит.

Главное, что сейчас делаю, — пьесу Кольтеса (Бернар-Мари Кольтес «В одиночестве хлопковых полей»). Наме­реваемся с Юрой на серьезную работу... пытаемся, по крайней мере.

Театр плывет (в смысле корабля) по-своему. Непредска­зуемо. В чем-то непривычно для меня. В чем-то уже свыкся. А в общем... жизнь позади... Ничего не поделаешь, позади. Тупость, бессмыслие — вот что там... завтра.

15 января 1990 г.

Я все чаще думаю о том, что процентов девяносто наших разговоров — пустота. Пустота не в том смысле, что их мож­но было бы и не произносить, но даже вред огромный от этого словоизвержения. Слово нужно произносить, только когда оно необходимо, когда без него не обойтись совсем, когда оно срывается и карает неизбежное, необходимое и... меняет, поворачивает ситуацию, пространство, взаимос­вязь. Нечто меняет. Все остальное — молча. Мысль сильнее и продуктивнее слова. Не произнести мысль — единствен­ная, неоспоримая, неотъемлемая ценность человека.

11 февраля 1990 г.

Почти весь театр такой — все только о жизни, остальное вообще не ценится. Самой игрой диалога, игрой внутрен­ней логики, т. е. чистым искусством, мало кто занимается. Диалог не в связи с жизнью, а в связи с искусством? Как ведется, как говорится? Логика чиста перед жизнью, у логики нет формы, она сама форма.

26 февраля 1990 г.

Вчера был юбилей театра, отметили 3 года со дня осно­вания, три года назад сыграли мы здесь, в подвале, наш спектакль.

Дни тяжелые, репетировали (и репетируем) целыми дня­ми (с 11 до 23 и больше). Какие-то события происходят в стране, Москва бурлит, демонстрирует, сегодня состоялись огромные демонстрации, а мы тут ничего не слышим, да и не очень хочется слышать...

Как любил говаривать К.С. (Станиславский), «не верю». Учиться, работать, слушать другого, уметь с сомнением относиться к своему мнению, с юмором к себе... Это все не про нас... а без этого... митинги... Митинговая цивилиза­ция. Лучше заниматься искусством, сидя в подвале. Вчера сыграли генеральную со зрителями. Шеф был доволен результатом (наконец-то, до этого много было всего).

Много кардинальных «новостей» в спектакле и в нашей театральной жизни. Подробности излагать не хочется — скучно... но... распрощались с Витасом, следом за ним — с Петей Масловым... Перераспределились, теперь Гриша играет Отца во 2-м акте, Петю тоже заменили с его «неза­менимой» гитарой. Я думаю, что так лучше.

Люди очень устали. Очень. Ночью развозят на такси. Мало помогает. Устали. Я тренируюсь усиленно. Переборол грипп, ангину жуткую и радикулит.

А.А., правда, говорит, что для этого спектакля нужна усталость.

Играем завтра что-то вроде премьеры (хотя и сегодня зал полон), 27-го — выходной, и потом играем — 28-го, 1-го, 2-го и 3-го марта.

25 февраля 1990 г.

Вчера вяловатый спектакль был. Сегодня полный (пере­полненный) зал. Идет все гуще, плотнее, на хорошей «по­душке».

Я думаю, напрасно шеф отменил спектакли на Таган­ке. Все могло выглядеть очень даже достойно. Ну, что? Проехало.

Позавчера в 3-м акте сидел и... стали возникать стихи:

 Потом обязательно допишу до конца. Хорошие стихи.

Хорошо... Хорошо. Идет. Ладно... Поехали. Странное дело. Странная жизнь... Главное в ней вовсе не главное... Впрочем, еще один день заканчивается... еще один спек­такль... Вот и вся Философия... Мне тошно, одиноко и бес­смысленно. Льет безумный весенний дождь, просто ливень. В феврале-то месяце. Тепло, весеннее. В башке — обмен... дался мне этот обмен, как будто он что-то решает. Может быть, просто хочется забиться в свой угол и затихнуть. Мо­жет быть, я никогда уже больше ничего не буду делать. Ско­ро (вспомнил) стукнет сорок три года. Говорят, это еще молодость... а у меня жизнь позади. За что зацепиться? За что?

26 февраля 1990 г.

Самое сложное искусство — делать простой театр. У театра как у визуального искусства очень много средств (прежде всего визуальных) для воздействия на публику.