Рота, подем!

Очевидное-невероятное

– Товарищи сержанты, – сразу с места в карьер начал Дрянькин, как только за нами закрылась дверь канцелярии. – Учебный процесс отменяется. Рота срочно укомплектовывается, и ближайшие три недели мы проводим в учениях к показательным выступлениям.

– На какой сцене выступать будем, товарищ старший лейтенант?

– Умникам я потом объясню. А для остальных: будет показ для высшего командования сухопутных войск. Показ будут записывать на пленку и, может быть, вас покажут в передаче "Очевидное-невероятное".

– Где? – обалдел Самсонов.

– В "Мире животных", Самсон, – пихнул его в бок Сашка Денискин.

– Да иди ты, – обиделся Самсонов. – Чего тут невероятного?

– Так называют воскресное "Служу Советскому Союзу". Видел, как танки летают и чмошники с парашютом прыгают? Вот оттуда.

– Отставить разговоры, – прервал наши пояснения ротный. – Завтра утром рота выходит на гору для первого "отстрела". Личный состав подготовить. Сейчас все свободны.

"Отстрелом" называлось мероприятие, которое каждый солдат обязан был пройти перед принятием присяги. Подразумевало оно трехкратное нажатие на спусковой крючок автомата Калашникова, установленного на режим "одиночная стрельба". За нажатием предполагалось, что из ствола автомата вылетают три пули по направлению к несменяющимся мишеням, что и являлось "отстрелом". Проделавший это несложное упражнение сразу считался годным к защите Родины и мог смело принимать присягу, чтобы иметь полное право закрывать грудью дзоты и доты на просторах страны, даже если он относился к строительным войскам, и его руки первый и последний раз держали автомат.

– Рота, подъем! Строиться. Сегодня у вас ответственный день.

Сегодня вы первый раз за свою службу в армии получите возможность пострелять.

– Я умею стрелять, товарищ сержант.

– Сигареты у товарищей? Вот и продемонстрируешь свое умение на стрельбище, где, предупреждаю, курить строго запрещено…

Никакой демонстрации солдатского умения, конечно, не было и быть не могло. Рота пришла на гору, вернее, на маленький холм, который по исторически сложившейся традиции называли "горой". Несколько человек развернули принесенные с собой плащ-палатки, на которые аккуратно уложили пять автоматов. У стоящего поодаль стола Самсон и такой же младший сержант Шилов заполняли магазины по три патрона. Офицеры проводили инструктаж по технике безопасности. Все было тихо и спокойно.

– Первая смена, получить боеприпасы. Ложись. Заряжай.

Приготовиться. Пли!

– Разряжай. Оттянуть затворную раму. Показать ствол. Спуск.

Оружие положить. Встать. Кругом. Встать в строй. Следующий.

Смены сменяли одна другую. Сержанты стояли около своих взводов и скучно наблюдали за процедурой становления солдатами призывников.

Я стоял чуть сзади стреляющих и наблюдал, чтобы все было в порядке на огневом рубеже. Солдаты лежали на плащ-палатках и целились. Куда они могли целиться, мне было все равно, лишь бы пули летели в направлении сложенных бревен, к торцам которых и были прикреплены мишени.

– Товарищ сержант, товарищ сержант, – среднеазиат с узкими глазами начал поднимать автомат, – у меня не стреляет, – продолжал он, поворачивая оружие в мою сторону и приподнимаясь на колено, нажимать на спусковой крючок.

– Ствол положи, урюк, – я ударил по автомату, который выпал у солдата из рук и выстрелил в сторону мишеней.

– Встать! – взводный, стоящий на передовой и мгновенно подскочивший к нам был вне себя. – Встать, солдат!

Короткий удар в челюсть был хорошо поставлен. Солдат упал.

– Встать, урод!! Ты решил своих товарищей положить, чудила? Тебя мама стоя рожала, и ты головой о бетонный пол ударился? Встать!!

Солдат поднялся и получил второй удар в живот.

– Пшел в строй, дебил. Два наряда вне очереди. Не слышу.

– За что?

– За то, что ты чуть сержанта не убил, баран безрогий. В строй!!

Ротный и взводные еще долго отчитывали солдата, который так и не понял, почему же у него заклинил автомат и за что его ругают.

Других приключений в этот день у нас не было.

Вечером мы получили новую партию новобранцев. Большинство призывников были славянами. Мы выбили возможность набрать их, а не положенных нам среднеазиатов, которых в неограниченных объемах присылали в московский округ военкоматы, исключительно благодаря намечающимся учениям. Вместе с другими ко мне во взвод попал грузин из Тбилиси. Гия Сандашвили выглядел старше и, главное, солидней всех призывников. Он как бы случайно забрел из другого мира к нам в пехоту.

– Солдат, встань ровно, – попросил я его. – Подними подбородок.

– А почэму я должэн говорить Вам "Вы", а Вы мнэ нэ должны?

– Ты хочешь на Вы? Будет на Вы. Без проблем. Заступаете в наряд по роте. С первого же дня.

Мыть туалет Гия отказался. По новому указанию Дрянькина (новая метла, как известно, по-новому метет) никто его заставлять не стал, а был Сандашвили отправлен на беседу к ротному.

– Ты почему сержантов не слушаешься, солдат? Ты не в армии?

– Я Вам не ты, – твердо и спокойно ответил Сандашвили.

– Хорошо, товарищ солдат, Вы. Но это не отменяет сути.

– Вы, товарищ старший лейтенант, про Кавказ слышали? Про мужчин слышали? Зачем издеваться? Зачем смеяться? Я что, мальчик?

– Умный что ли? Умные нам нужны. Ты кто по специальности?

Вместо ответа Сандашвили взял у ротного со стола чистый лист бумаги, вынул из коробки, стоящей на столе, остро отточенный карандаш и, молча, вышел в коридор.

– Солдат, ты куда? – опешил ротный.

Не отвечая, Гия подошел к кровати с лежащим солдатом и за три минуты создал фото в графике, после чего молча вернулся к ротному в канцелярию и положил рисунок на стол.

– Ты рисовать умеешь? – ротный вертел в руках рисунок, который мог бы украсить стены его кабинета. – Где учился?

– Тбилисская академия художеств.

– Какой курс?

– Окончил с отличием в прошлом году.

– Молодец. А заголовок к "Боевому листку" сможешь написать красиво?

– Смогу.

– Я тебя позову, когда нужно будет. Иди.

Долго у нас Гия не продержался. Дня через три Сандашвили во время работ вышел из части, о чем мы, конечно, не знали.

– Ханин, твоего солдата поймали, – встретил меня дежурный по роте, когда я вернулся из санчасти, куда водил стерших ноги молодых солдат.

– Где поймали?

– Около реки.

– Вот это "задница"… Есть же приказ, чтобы солдаты не приближались ближе ста метров к воде… Кого поймали-то?

– Сандашвили.

– А чего он там делал?

– Ребята из патруля рассказали, что они шли вдоль реки, вдруг видят – солдат сидит. "Воин, ты приказа не слышал?". А оттуда тишина в ответ. Решили, может плохо солдату. Спустились. Смотрят – сидит, на воду смотрит. "Солдат, ты чего тут делаешь?" – "На воду смотрю, мне вдохновение нужно". "Чего тебе нужно?" – "Вдохновение". "У тебя хотя бы увольнительная есть?" – "Зачэм увольнительный? Мне вдохновение нужно". Вязать его не стали. Старший патруля видит, что солдат не пацан, уговорил его пойти вместе с ними и привел его к дежурному по караулам. А тот уже задумываться не стал, влепил твоему бойцу пять суток ареста. Так, что мыль задницу. Тебе как и.о. взводного достанется.

– Дальше дембеля не просидим… Ладно, придет, разберемся.

До конца ареста Гия не досидел. На второй день он нарисовал на стене гауптвахты что-то очень красивое и начальник гауптвахты, желая выслужиться, тут же сообщил об этом коменданту гарнизона. На третий день Сандашвили пришел в роту.

– Наслышаны, наслышаны, – встретили его в роте. – Нашел вдохновение?

– Нэт, нэ нашел, – серьезно ответил художник. – Нэт его здэсь.

– Значит, будем служить?

– Будем, я за вэщами.

– За какими вещами?

– Я в штаб дивизии перехожу. Минэ послали вэщи свои забрать. До свидания.

Гию Сандашвили, прослужившего меньше недели, забрали в отдел художников дивизии. Мечты о красивых дембельских альбомах, так нежно вынашиваемых сержантами, рухнули в тартарары. В моем взводе еще были три солдата, учившихся или окончивших художественные училища, но художник такого уровня был один на всю дивизию.