Гомер

настоящий поэтический вымысел, хотя все это далеко не было простым поэтическим

вымыслом, но уходило в глубину тысячелетнего мифологического реализма в полном и

буквальном смысле этого слова. У некоторых историков античности встречается термин

«Художественная мифология». Употреблявшие этот термин авторы хотели сказать, что

Гомер – это и не просто мифология, и не просто поэзия. У него мифология и поэзия даны

сразу и неразрывно в своем полном и непосредственном тождестве. Думается, что такая

«художественная мифология» необходимо должна была возникать из наивной и

некритической мифологии и той поэзии, которая оперирует уже свободными

художественными вымыслами. При такой точке зрения на предмет становится вполне

понятным, почему мы находим в эпосе Гомера такую огромную склонность к сказке, и

почему эта сказка является совсем другим стилем и жанром, чем строгая героическая

поэма.

б) Роман. Таким же выходом за пределы героической поэмы являются в «Одиссее»

приключения Телемаха и самого Одиссея, причем первые 8 песен очень похожи на

авантюрный роман, а песни XIII-XXIII – на роман семейный.

Роман отличается от героической поэмы не тем, что действующие в нем лица уже не

могут называться героями, и не тем, что они не могут идеализироваться (героям романа

может быть свойственна любая степень идеализации, как и полное ее отсутствие или,

наоборот, осуждение героев), и не тем, что в романе изображается быт (понятие быта –

весьма условное, так как быт в разные эпохи разный, и без него вообще не может

существовать человек, как не существуют без него гомеровские герои). Различие романа с

героической поэмой в основном социально-историческое. Роман возникает только тогда,

когда отдельная личность уже освобождается от родовых авторитетов и тем самым от

мифологии, которая их отражает и своеобразно воспроизводит. Эта личность начинает

проявлять свою собственную иниациативу, становясь в разнообразные отношения как к

другим личностям, так и ко всему обществу, или к тем или иным общественным

коллективам. Вот тут-то и возникает тот быт, о котором говорят теоретики романа. Это не

есть быт вообще, но быт, в котором живет та или иная личность, освобожденная от

подавляющего ее родо-племенного коллектива и входящая в какой-нибудь новый

коллектив, уже предоставляющий ей ту или иную степень частной инициативы. Такой

[184] быт разрисовывается, конечно, уже гораздо более реалистически и на нем уже

совсем необязательна печать старых родо-племенных, мифологических или каких бы то

ни было вообще надличных авторитетов. Такого рода быт изображается гораздо больше в

«Одиссее», чем в «Илиаде».

Прежде всего это то место «Одиссеи, где Телемах после долгого путешествия

возвращается домой и встречает своего пастуха Евмея (Од., XVI, 12-29). Евмей еще

раньше заметил, что собаки не залаяли на пришельца, а, наоборот, стали к нему ласкаться.

Когда же он воочию узнал Телемаха, то от изумления и нахлынувших чувств радости он

роняет на землю сосуды, в которых смешивал вино с водою, обнимает Телемаха и

начинает его горячо целовать и в голову, и в глаза, и в руки, сам заливаясь слезами

радости, подобно тому, как отец радостно встречает своего сына после 10-летней разлуки.

Далее – опознание Одиссея его старой няней (Од., XIX, 467-490). Когда Евриклея

моет ноги неведомому страннику, она еще не знает, что это Одиссей. Но вот она замечает

шрам на ноге Одиссея от ранения, полученного им еще в детстве. И сразу она выпускает

из рук ногу Одиссея, эта нога ударяется о таз с водой. Медный таз звенит, и вода

проливается на пол. У самой Евриклеи пресекается голос, глаза наполняются слезами, в

сердце у нее сразу и радость и скорбь. Чуть оправившись, она обращается к Одиссею со

словами радости и ласки. Но тот хватает ее за горло, велит прекратить свою речь и

шепотом начинает рассказывать ей о своих планах.

Наконец сцена, в которой Одиссей убивает одного из женихов, Евримаха (Од., XXII,

82-89). Когда разозленный Евримах выхватил меч, чтобы убить Одиссея, тот ранит его из

своего лука в сосок, но так, что стрела доходит до печени. Евримах выпускает меч из

своих рук, шатается, падает, задевая собою стол и роняя на пол посуду, ударяется лицом об

пол, начинает судорожно биться пятками о кресло и, наконец, испускает дух.

Все такого рода описания гораздо больше похожи на роман, чем на героическую

поэму.

3. Лирика. Но Гомер выходит далеко за пределы и самого эпоса. У него очень много

лирических мест. Причем его лирика бывает и близкой к эпосу, и далеко от него

отошедшей.

а) Воинственно-патриотическая лирика. Когда в истории греческой литературы

излагается лирика, то обыкновенно начинают с тех ее видов, которые и по своему

настроению, и по своей метрике еще близки к эпосу. Именно наиболее близким к эпосу

типом лирики является элегия военно-агитационная. Тут обычно приводятся имена

первых греческих лириков Каллина и Тиртея. В «Илиаде» (ХШ, 95-124, 231-238)

Посейдон энергично агитирует среди греческих героев, чтобы: они отбили наступление

троянцев, обращаясь к ним с воодушевленными и прямо-таки горячими речами. Здесь нет

никакой [185] разницы с упомянутыми Каллином и Тиртеем, тем бблее, что они являются

современниками последних этапов разбития гомеровского эпоса.

В «Илиаде» (XXII, 71-76) Приам, удерживая Гектора от битвы, рисует ему, между

прочим, в своей пространной речи, как прекрасен юноша, раненый и умирающий на поле

сражения, и как безобразен в том же самом положении старец. Эта мысль и эти образы

раненого юноши и старца целиком находим у Тиртея, представителя уже не эпоса, но

лирики, а именно элегии во фрагменте 10, ст. 21-30. В науке даже спорили о том, повлиял

ли здесь Гомер на Тиртея или Тиртей на Гомера. Но в данном случае важно совпадение

двух жанров, которое стало возможным только потому, что эпический стиль у Гомера – не

просто эпический, но очень сложный и даже смешанный эпический стиль.

В нем источники разных других стилей и жанров и, в частности, воинственно-

патриотической и военно-агитационной элегии.

б) Лирика героической любви. Знаменитым образцом этого нового вида лирики

является прощание Гектора с Андромахой (Ил., VI, 395-502). Сквозь строгие контуры

старого сурового эпического стиля здесь пробивается уже неэпическое изображение

супружеской любви героев. Здесь изображается трагическая судьба Андромахи,

потерявшей своих родителей, семерых братьев и родину и попавшей к Гектору в слабой

надежде на счастливое устроение жизни. Но вот Гектор участвует в большой войне и

готовится к опасному бою. Андромаха с малолетним ребенком и служанкой выходит для

прощания с Гектором и слабым неуверенным голосом и нерешительными выражениями

пытается удержать его от опасного боя. Она прекрасно знает, что не только Гектор этого не

сделает, но в конце концов и сама она этого не позволит. Гектору тоже нестерпимо тяжело

расставаться не только с домом и родными вообще, но прежде всего с Андромахой.

Благородный лиро-эпический стиль этого отрывка из «Илиады» углубляется и делается

более эмоциональным благодаря введению эпизода с ребенком, который сначала испугался

отца в полном вооружении и заплакал, а потом, когда отец снял с себя грозно-блещущий

шлем, сам потянулся к нему ручками, и отец стал его горячо целовать. Плачущую

Андромаху Гектор нежно отсылает домой заниматься своими делами, а сам непреклонно и

бесстрашно направляется на бой.

Подобного рода прощание супругов трудно назвать чисто эпическим. В нем

пробивается сильнейшее лирическое волнение, которое, хотя и не нарушая формально