Мадам Любовь

Он захохотал:

- Сегодня она обещала штейгеру!.. Ну и девка, у нее целое расписание... Ох, умора...

С трудом открутилась, не задумываясь о том, что его так развеселило. Мне надо было быстрей попасть в шахту, переговорить с товарищами из подпольного комитета.

Когда я смогла пробраться на соседний горизонт, там уже собрались Этьен, Жорж, поляк Владек и алжирец, иногда заменявший Ахмеда. Не было только дядюшки Жака и механика транспортера. Последнего я видела, когда выходила из клети. Он о чем-то тихо беседовал с Машей-черной. Наверное, вот-вот подойдет.

Оказалось, что провал "Вальса Клико", доставивший нам столько тревожных минут, французов не огорчил. Они даже считали, что одержали победу. Ловушка гестаповцев не удалась. Спасибо связным: вовремя предупредили. Все, что боши узнали от предателей или под пытками у арестованных, оказалось блефом.

- Зря они огород городили... Теперь нам это даже на руку. Теперь легче подготовить новое дело... Пусть готовят транспорт в Германию, мы подготовим свой транспорт... А насчет дядюшки Жака можно не беспокоиться. Ни одной улики против него нет...

Вот что разъяснили мне товарищи. Их настроение передалось и мне. Я вернулась в забой веселая. Маша даже лоб мой пощупала:

- Что это ты так раскраснелась?

Я не удержалась, когда покатили вагонетку по штреку, шепнула:

- Бежим, Машенька... Скоро... Все на мази.

Маша остановилась.

- Кто ж нам подмазал?

- В штабе все решено.

- Нет, - нахмурилась Маша, - не верю я этому штабу... Мало мы вчера хлебнули? Видно, разные у нас стежки-дорожки...

Вы подумайте? Маша, лучшая подруга моя, и такие слова...

- Кому ты не веришь? То ж коммунисты французские, ЦК партии о нас думает...

- Индюк думал, думал, пока ему голову не отсекли, а нас Индюк за горлышко держит... Я, дорогая, сама передумала...

Ну, что вы скажете? Я же на нее рассчитывала. Конечно, были без Маши надежные люди, был комитет. Да ведь нам каждый человек дорог. Работы хватало... Надо укрепить малодушных, обеспечить сигнализацию, решить, что делать с больными. Кто не сможет бежать, тому не сладко придется. Эсэсманы на нем всю злобу сорвут... Нельзя товарищами рисковать. Бежать, так всем сразу. Но сразу всем невозможно... План мой был прост.

Разделиться на три части и по очереди смываться из колонны. Первая группа - человек восемь - десять - должна отстать еще по дороге к узкоколейке и ждать в лесу до конца дня. Исчезновение нескольких человек из огромной колонны не сразу заметят. Ни при посадке в вагоны, ни у входа в шахту никто нас не пересчитывал. Считали только в воротах лагеря, при выходе и входе. Нередко случалось и так, что администрация по дороге забирала часть заключенных для срочных работ на путях или заготовок креплений в лесу.

Вторая группа, из числа наземных рабочих, должна скрыться во время обеденного перерыва. Отвечает Надя.

И третья, последняя - эту я взяла на себя, - во время возвращения в лагерь. Когда пройдет последний рабочий поезд, все проберутся по оврагу к мостику, где их встретят французы-проводники. Лес не велик, это вам не Белоруссия, прятаться надо малыми группами и быстрей уходить подальше от зоны.

Труднее всего с третьей группой, она могла выйти из шахты не в одно время, и тогда часть женщин попадет на один поезд, часть на другой. Надо, чтобы они все были вместе со мной... Тут я надеялась на помощь штейгера, мосье Франсуа. От него зависело - освободить от работы наших минут на пять раньше.

Мысленно я проследила движение каждой группы, время и место встречи. Еще раз обговорила с членами комитета.

Все вроде готово. Остался только мужской барак. Не основной блок - там своя организация, - а барак новеньких.

Их прислали недавно, и мы еще не успели узнать, что за люди. Говорили, гонят их по кольцу - из лагеря в лагерь. Была у фашистов и такая система. Кончалась она газовой камерой. На работу в шахту новых не ставили. Водили на строительство дороги и то не всех. Много истощенных. Из штаба пришла директива: во что бы то ни стало связаться с новенькими, постараться включить их в нашу операцию. Вырвать людей из кольца смерти... Дело не легкое. К мужским баракам нам подходить не разрешали, а барак новеньких был в мужском квартале.

Выручил пан Владек, старший блоковый. Худой, костлявый поляк с тоскливыми глазами. Хороший был человек. Он провел Надю к новеньким.

Надя вернулась очень расстроенной.

- Боже мой, чего я насмотрелась... Тут не курорт, а там... Поверишь, куда хуже, чем в вагоне было у нас. По шестеро на топчане, на голых досках. Ни воды, ни света. Баланду раз в сутки дают: дескать, этих кормить смысла нет... Гниют мужики... Наши русские, белорусы. Есть и поляки.

- О чем же ты договорилась?

- Как же, договоришься с ними, - чувствовалось, что Надя обижена, гордые очень, не хотят под бабскую команду становиться. "Кто послал" да "какие гарантии"? Сумели ли вы разобраться в связях? Во Франции разные группировки, мы не с каждой пойдем.

- Они правы, - согласилась я, - но ты объяснила, с кем мы.

- Объяснила, а он свое...

- Кто - он?

- Главный их, Марат, что ли. Я плохо расслышала... Страшный такой.

- Чем страшный?

- Лицом. Ужас какой... Его собаки порвали, смотреть невозможно... Он-то и потребовал: "Познакомьте с представителями штаба, побег отложите, пока я сам все не укомплектую. Возможно, не всех женщин придется включать". Слыхала, какой дружок выискался?

Это и меня возмутило.

- На чем же, - спрашиваю, - порешили?

- А ни на чем. Пусть, говорит, придет ваша старшая - мадам Любовь, посмотрим, что за певица такая... Скажи, Любочка, ведь их на праздник не выпускали? А уже в курсе дела...

Удивляться нечему. В лагере работал свой "беспроволочный телеграф". Но зачем ему я? Из любопытства, что ли? Нашел время... Почему этот Марат требует отложить побег, когда вот-вот порожняки подадут и... поминай как звали. Уж я ему отложу, я его укомплектую... Не хочет, пусть остается. Мы никого не неволим. А командовать у нас есть кому. Не на том свою мужскую гордость выказывает...

Вот что я собиралась сказать этому Марату.

Да не сказала... Мы сидели в темном кутке, я, пан Владек и Марат. И весь мой запал растаял. Марат молчал, поджав под себя ноги, покачивая большой страшной головой. Смотреть на него было и больно, и нельзя было не смотреть. Чем-то он словно притягивал к себе, будто требовал: "Не отворачивайся, запомни, что со мной сделали..." Видно, был он еще не стар. У заключенных вообще трудно угадать возраст, а тут и подавно. Видно, был крепкий хлопец. Сейчас исхудал - стал похож на индийского идола. Или на рисунок какой-либо иллюстрации ада. Особенно лицо.