Лаки Лючано: последний Великий Дон

Агенты Анслингера произвели специальную операцию по перехвату партии героина на Сеймур-авеню. Наводка неизвестной дамы оказалась ювелирной — агенты ворвались в помещение в тот момент, когда с десяток людей в белых халатах, шапочках, резиновых перчатках и с марлевыми повязками на лицах аккуратно наполняли героином тысячи маленьких целлофановых пакетиков. Пакетики эти предназначались для розничной продажи. В каждом содержалось четверть грамма «размешанного до невозможности» пятипроцентного героина. На улице такой пакетик стоил пять долларов. Кроме порошка, было обнаружено много сопутствующих компонентов вроде молочного сахара или итальянского слабительного средства «мэннайт», которое часто используют для разбавления героина. Взятые с поличным, преступники не стали отпираться и рассказали все, что знали. По их словам, на банду Лепке работали двое офицеров нью-йоркской таможни, которые получали по тысяче долларов за каждую партию наркотика, привозимого в страну. Непосредственно с ними был связан Якоб Катценберг, в руках которого находились контакты с китайскими триадами. Имя Лепке фигурировало в показаниях каждого, но ни один из них лично его никогда не видел и никаких приказов не получал. Таким образом, для Анслингера единственной ниточкой, ведущей к Лепке, был Якоб Катценберг. Но он находился за пределами территории Соединенных Штатов.

Дьюи и Гувер усиленно подстегивали своих людей. Более расторопный прокурор сумел заполучить первого весьма ценного свидетеля. Ему в этом помог сам Лепке.

Здесь автор позволит себе сделать небольшое отступление. Итак, сентябрь 1937 года. Преступная империя Лепке растет и крепнет. Всеми доступными средствами рэкетиры ведут войну с несколькими упрямыми фабрикантами, которые объединились в консорциум и решили любой ценой выстоять под ударами гангстеров. Лепке решил воздействовать на них не только путем террора, но и предпринял экономическую блокаду, то есть отдал приказ уже подконтрольным ему магазинам ни в коем случае не покупать одежду у этих фабрикантов, производителям тканей — прекратить поставки, а владельцам транспортных предприятий запретил ввозить либо вывозить продукцию со складов консорциума. В числе последних находился Джозеф Розен. Подобно всем, он вынужден был подчиниться требованиям Лепке, в результате чего его «Компания грузоперевозок Розена» вскоре пошла с молотка. Разорившийся предприниматель решился на отчаянный шаг и открыто заявил о своем намерении дать показания в конторе Дьюи. В обмен за свое молчание он потребовал у Лепке пятьдесят тысяч долларов отступного, как компенсацию за банкротство. Шеф «Корпорации убийств» отреагировал на это следующими словами: «Он свое получит». Разделаться с Розеном Лепке поручил Луису Капоне. Тот отобрал троих убийц и опытного водителя. Приманкой для жертвы стал владелец небольшого кондитерского магазинчика Макс Рубин, которого Розен считал своим близким другом. Ночью в дом к Рубину наведались Менди Вейсс и Гарри Питсбург. Они легко убедили его принять участие в убийстве, два раза как следует затянув на его шее удавку.

На следующий день Макс Рубин пригласил своего друга Джо Розена потолковать об одном деле. Встреча должна была состояться в семь часов вечера в кондитерской Макса. В полседьмого возле кондитерской аккуратно припарковался автомобиль с убийцами. Их было трое: Менди Вэйсс, Гарри Питсбург и Джимми Феррако, все — стрелки высшего класса. Розен появился без пятнадцати семь. Едва он взялся за дверную ручку кондитерской, как из машины затрещали выстрелы. Киллеры стреляли из тяжелого оружия 45-го калибра. Семнадцать пуль превратили тело Джо Розена в лохмотья кровавого мяса. По крайней мере десять из них нанесли смертельные раны. Макс Рубин с ужасом наблюдал хладнокровную работу убийц. А они никуда не торопились. С дымящимся «кольтом» в руках Красавчик Гарри Питсбург ввалился в кондитерскую и весело оскалил зубы:

— Видал, дядя?

Белый как снег, Рубин с усилием кивнул головой.

— Держи свою пасть на замке, иначе то же самое случится с тобой. Понял? — Помолчав секунду, Красавчик Гарри добавил: — А может, и кое-что похуже.

Убедившись, что до Рубина действительно дошло, убийца вышел на улицу и сел в машину. Автомобиль неторопливо отъехал. Все это происходило в Браунсвилле, районе, где гангстеры чувствовали себя, как рыба в воде, а полиция была куплена на корню — от рядового до капитана.

Целый год Макс Рубин прожил в страхе. По ночам его мучили кошмары, а днем мучила совесть. Но ни на секунду в его голове не появлялась мысль обратиться в полицию. Друг Джо все равно попал на небеса, ибо умер, как мученик. Что пользы будет, думал Макс, еще и от моей смерти? Джо этим не поможешь. Однако молчание тоже не было гарантией безопасности. Когда Дьюи объявил поход против Лепке, тот отдал приказ убирать всех, кто мог дать хоть какие-то показания.

За четыре месяца было убито двенадцать человек. В черный список попало также имя Макса Рубина.

1 октября 1936 года Рубин направлялся в свой магазинчик после обеденного перерыва. Он услышал за спиной внезапный визг тормозов, но не придал этому значения. Из «Бьюика» с поддельными номерами выскочил Алли Танненбаум. В два прыжка настигнув Рубина, он выстрелил из «кольта» 38-го калибра. Водитель подогнал машину и распахнул дверь. Алли бросился в салон. Он успел оглянуться через плечо и увидел, что Макс Рубин неподвижно лежит на тротуаре лицом вниз.

— Гони!

Водитель до упора вдавил в пол педаль газа. «Бьюик» исчез за поворотом.

Макс Рубин пришел в себя только через двое суток. Над ним склонился плечистый детектив в белом халате.

— Мистер Рубин, с вами хочет поговорить генеральный прокурор Дьюи.

В палату вошел известный всей Америке усатый атторней Нью-Йорка.

— Мистер Рубин, моя репутация вам известна. Вы также знаете, что в настоящее время я веду расследование деятельности Луиса Бачелтера. Видите ли, у меня есть достаточно веские основания предполагать, что в вас стреляли направленные им убийцы. Я пришел, чтобы предложить вам сотрудничество.

— Э, нет, мистер Дьюи, — прохрипел Рубин, — с меня хватит. Как только встану на ноги, уеду к черту из этого паршивого города.

— Ошибаетесь, мистер Рубин. Бандиты не успокоятся, пока не уничтожат вас. Вам повезло, что они выбрали неудачное место для нападения. В вас стреляли возле больницы. Пуля попала в шею, вот здесь, — Дьюи приложил палец чуть ниже своего затылка, — если бы не своевременная операция, вы умерли бы в течение десяти минут. Но в следующий раз они не промахнутся. Поверьте, я знаю этих… подонков. Они убьют вас, прежде чем вы успеете выйти из этой палаты.

Рубин встревожился.

— Разве меня не будут охранять?

— Сожалею, мистер Рубин, но с точки зрения процессуального законодательства вы не являетесь фигурой, подлежащей охране. Ни обвиняемым, ни свидетелем. В этом случае полиция не может защитить вас, если, конечно, вы официально не заявите, что вашей жизни угрожает опасность, и не назовете имена предполагаемых убийц. Тогда вам будет предоставлена охрана, согласно требованиям «Программы защиты свидетелей».

Дьюи пустил в ход свой излюбленный прием — шантаж, ибо цель, особенно цель благая, оправдывает средства. Рубин понял, что он на крючке. Ему осталось только одно — согласиться. И он согласился. Так Том Дьюи получил доказательства причастности Лепке Бачелтера к убийству Джо Розена.

Пока полторы тысячи агентов и офицеров полиции рыскали по всему Нью-Йорку, пытаясь напасть на след «врага общества номер один», Лепке спокойно жил во Флэтбуше, юго-западном пригородном районе. Никому и в голову не приходило искать его здесь, потому что своим убежищем он избрал квартиру Дороти Уолкер, вдовы гангстера Фатти Уолкера. Лепке собственноручно застрелил его полтора года назад на глазах трех десятков свидетелей. Но поскольку это случилось все в том же Браунсвилле, где шеф «Корпорации убийств» был всесилен, не нашлось ни одного желающего дать показания под присягой. Даже рядовые полицейские знали имя убийцы. Однако Браунсвилл считался пригородом, копы получали здесь меньше денег, чем их коллеги из городских районов, а Лепке Бачелтер помогал им преодолевать финансовые трудности. Разборки между гангстерами касаются только гангстеров — это правило действовало и в Браунсвилле, и во всем Нью-Йорке.