Рота, подем!

Супер. Класс. Здорово. Увольнительная есть. И подписана "кэпом".

Такого ни у кого ни в части, ни в дивизии никогда не было.

Увольнительная записка должна была подписываться ротным, были случаи, когда на ней ставили непонятные закорючки взводные или старшина, а иногда и сами сержанты, когда шли в "официальную" самоволку. Я слышал и видел, когда на увольнительной записке расписывался начштаба и даже командир батальона, но чтобы командир полка – такого не было. Это была реликвия, ее стоило сохранить и, наверное, вклеить в дембельский альбом, если бы я решил такой создать.

Быстро переодевшись и договорившись с Денискиным, что наряд я приму около восьми вечера, не проверяя, я ушел в город. Позвонив домой, выпив пол-литра кваса и посетив краеведческий музей и музей

Дегтярева, я понял, что пойти-то мне совершенно некуда, и без толку шатался по мало известным мне районам города, заглядываясь на девчонок. Присев в одном из скверов и расслабившись, я услышал у себя над головой:

– Товарищ сержант, предъявите документы.

Передо мной одетый не в парадную форму, а в ежедневное, хотя и очень чистое, практически новенькое "хебе", стоял младший сержант.

– Ты кто такой?

– Я спросил Ваши документы. Что Вы тут делаете?

– Я тебя спросил: ты кто такой? Тебя не учили подходить к старшим по званию? Крючок застегните, товарищ младший сержант. И представьтесь.

Шахматная сицилианская защита – защита нападением – как никак лучше всего действовала в армии. Если младший сержант имел какие-то права, то это был самый простой способ сбить его с толку. Такого оборота парень явно не ожидал. Он застегнул воротничок, выпрямился и, приложив руку к пилотке, произнес:

– Помощник коменданта дивизии, младший сержант Воронин.

– Вольно, Воронин, покажи документ, что не врешь.

Воронин достал сложенную вчетверо бумажку, где действительно значилось, что он, Воронин, помощник коменданта, и ему дано право проверять документы у солдатско-сержантского состава. Подобный документ я видел впервые, но печать и подпись присутствовали, а только без бумажки, как известно, мы букашки, а с бумажками – люди и порой очень важные.

– Держи, служивый, – протянул я ему свой военный билет и увольнительную записку.

– А чего ты в городе делаешь?

– Гуляю. Выполнил приказ командования, награжден… Да ты сядь рядом, отдохни. Не в самоволке я, не в самоволке. День рождения у меня. Вот и расслабляюсь.

Воронин сел рядом и протянул мне мои документы. Через десять минут выяснилось, что Воронин является писарем коменданта, что устроила его туда мама, а комендант, чтобы патрули писаря не трогали, выписал ему страшного вида бумажку.

– Ну, раз ты тоже "в увольнении", пошли в кино сходим, – предложил я ему.- Одному в городе ужас как скучно. Девчонки внимания не обращают. Денег не много. Кино – самое то.

– Не могу, мне в штаб дивизии надо.

– Раз надо, так надо. Будь здоров. Будешь мимо проходить, заходи в третью мотострелковую роту.

– Спасибо.

Воронин пожал мне руку и ушел.

Сходив в кино, где вместо фильма я пялился на целующуюся в одном со мной ряду парочку, и поняв, что больше мне идти совершенно некуда, вернулся в часть. Как было договорено, я принял у Денискина дежурство по роте, не проверяя чистоту туалета и порядок в бытовой комнате, решив, что все равно через пару часов все улягутся, оставив там бардак. Поговорив о произошедшей ситуации и покритиковав непосредственных командиров, мы с Сашкой пришли к выводу, что наша служба в армии точно "под гору покатилась", а следующий день рождения я уж наверняка буду встречать дома. Сашка обещал приехать ко мне в Питер. Я обещал показать ему город во всей красе. День рождения подошел к концу. Было немножко грустно, но одновременно радостно. Девятнадцать лет – это еще не возраст, чтобы грустить. В девятнадцать лет мир кажется непознанным, и перед тобой тысячи дорог по которым можно пройти. В девятнадцать лет весь мир твой, даже если ты живешь с армейскими ограничениями.

Гауптвахта

Мой организм утроен так, что к трем часам ночи, несмотря ни на что, голова начинает отключаться, и я засыпаю. Вокруг должно происходить что-то слишком неординарное, заставляющее двигаться, выполнять какие-то действия, чтобы я смог высидеть до утра, не обращая внимания на время. Именно поэтому я не любил дежурства по роте, где от безделья откровенно вырубался в вышеуказанное время. В три часа ночи, когда вся рота уже давно спала, а дневальный стоял

"на тумбочке", я улегся на ближайшую пустую койку, положив ноги в сапогах на придвинутую табуретку, и наказал дневальному толкнуть меня, если он услышит шаги на лестнице. Глаза закрылись сами собой, и ночной морфей пригласил меня к себе. Или шаги были настолько тихими, или дневальный задремал, стоя, но разбудил меня командир батальона:

– Спишь?

– Никак нет, – вскочил я, растирая заспанную рожу.

– Пойди, умойся.

Я вымыл лицо холодной водой из-под крана и вышел к комбату.

– Товарищ гвардии майор…

– Оставь это… Открывай ружпарк.

– Только дежурному по полку сообщиться надо.

Дежурный по полку на вызов телефона не отвечал, и пришлось посылать дневального. За это время майор Харитонов быстро объяснял мне, какое вооружение и какие учебные пособия ему понадобиться на завтра для демонстрации. Как только комбат ушел, я сразу занялся делом, и сон как рукой сняло. К шести часам утра весь набор оружия, противогазов, магазинов, пулеметных лент и прочего было сформировано, уложено на плащ-палатки и ожидало своей дальнейшей участи. Подняв остатки роты, к восьми утра я пошел в столовую, где мы не только позавтракали, но и загрузили с нарядом бочки с едой для отсутствующих солдат.

В восемь двадцать я провел инструктаж с дневальными:

– Товарищи курсанты. Кто является командиром роты?

– Лейтенант Салюткин.

– Ответ неверный. Командиром роты является капитан Коблень.

Салюткин является командиром взвода. А что орет дежурный при появлении командира роты?

– Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход.

– Верно, а при появлении взводных?

– Дежурный по роте, на выход.

– Молодцы! Орлы! Так держать, и, если не медаль на грудь, то увольнительная в город вам обеспечена.

Вспомнив про увольнительную, подписанную "кэпом", я пошел в канцелярию штаба батальона.

– Олег, у меня тут пачка своих увольнительных в кармане. Я у тебя оставить хочу.

– Ну, нифига себе пачка, – восхитился Доцейко. – Даже у меня столько нету.

– Во-первых, тебе еще столько по сроку службы не положено.

Во-вторых, тебе и не надо. У тебя свободный выход в город с картой посыльного.

– Отменили. Начштаба дивизии отменил, пока ты в Москве был.

Теперь все. Только увольнительные. Дай парочку.

– Ты на две одновременно пойдешь? Надо будет – решим. А пока спрячь.

И я выложил все увольнительные в шкаф, кинул горсть конфет из лежащего там пакета в карман гимнастерки и вышел в расположение, где уже дежурный орал:

– Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход.

По расположению роты шел улыбающийся Коблень.

– Товарищ гвардии капитан, за время вашего отсутствия в роте происшествий не произошло, – я был рад видеть улыбающегося ротного.

Человек, несущий хорошее настроение, не задумывается, что он передает его всем окружающим и тем более подчиненным. Но улыбающемуся хочется улыбнуться в ответ. И, закончив доклад, я тоже улыбнулся.

– Мне можешь уже не отчитываться. Это пусть Салюткину кричат

"Смирно!", он молодой, ему приятно будет. А я уже закончил свое.

Сейчас сапоги сменю на туфли, и буду утром ходить не в казарму, а на работу. Не личный состав, а сейф станет моим другом. Восьмичасовой рабочий день. Пять дней в неделю. Сам себе начальник. Лафааааа.

Коблень, капитан-афганец, награжденный двумя орденами Красной

Звезды и медалью "За боевые заслуги", просто святился от счастья.