Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры

Вопрос обсуждался в парламенте. Пальмерстон произнес речь, занявшую пять часов. Он закончил ее словами: «Как римлянин в прежние времена мог чувствовать себя гарантированным от оскорблений, заявив: „Cives romanus sum“ (я римский гражданин), точно так же британский подданный, на какой бы земле он ни оказался, должен чувствовать уверенность, что бдительный глаз и твердая рука Англии защитят его от всяких несправедливостей и плохого обращения». Это заявление облетело всю страну и сделало Пальмерстона «исключительно популярным среди буржуазии».

Заявление было дерзким и претенциозным. Наряду с прочим оно свидетельствовало, что в Англии хорошо понимали значение престижа страны в международных отношениях. Англичане — народ практичный, и они твердо знали, что престиж — это не какая-то морально-психологическая категория, в определенных условиях он действует как материальная сила. Поэтому в Англии так старательно оберегали и оберегают престиж государства.

Пальмерстон, активно боровшийся за господствующее положение Англии в делах Европы, лишь продолжал особенно динамично и напористо линию, которой следовала внешняя политика Англии еще в XVIII в. Англия стремилась поддерживать раскол континента на противостоящие друг другу группировки, ослабляя тем самым всех их участников и, следовательно, укрепляя свое влияние на европейские дела. Это был так называемый принцип «равновесия сил» в действии с условием, чтобы он был выгоден только Англии.

Агрессивная сущность этого ведущего принципа английской внешней политики признается иногда даже английскими авторами. Видный публицист либерального толка Норман Энджелл писал в 1923 г., что «баланс сил в действительности означает стремление создать превосходство сил на нашей стороне… Позиция, которую мы занимаем в этом случае, означает, что мы… просим у других нечто такое, в чем мы упорно отказываем им, если они об этом просят нас. Мы не терпим существования настолько сильной группы соперничающих с нами государств, сопротивление которой было бы для нас безнадежным, которая обрекла бы нас на постоянно подчиненное положение в дипломатии, а наше свободное передвижение по земному шару могло бы иметь место лишь с ее молчаливого согласия. В этом весь raison d’être — баланс сил. Но тогда почему же… мы требуем от других, чтобы они приняли это положение?.. Принцип баланса сил означает в действительности требование превосходства… требование превосходства сил означает акт агрессии». Это все история, но совсем не такая давняя, как может на первый взгляд показаться.

Дизраэли возглавил партию, находившуюся в оппозиции к правительству, в котором состоял Пальмерстон, но его высокомерно-великодержавные заявления и претензии, ставившие другие страны в неравноправные отношения в сравнении с Англией, Дизраэли в душе разделял целиком и полностью. Мечты о роли Англии в XIX в., аналогичной роли Рима в древнем мире, ему были присущи не меньше, если не больше, чем Пальмерстону. Об этом свидетельствуют многочисленные его рассуждения о величии Англии и вся последующая государственная деятельность.

Дизраэли был убежден, что добрые отношения с Францией были бы на пользу Англии. Находясь в Париже зимой 1845/46 г., он много говорил об этом с королем и его министрами. Он пытался создать у них благожелательное отношение к Пальмерстону, который тоже посетил Париж. Но потом вдруг этот замысел нарушился, французы начали организовывать браки в испанской королевской семье, в результате которых внук французского короля мог оказаться на испанском престоле. Как все это организуется без согласия Англии? Пальмерстон посылает «неудачно сформулированную» телеграмму английскому посланнику в Мадриде, тот употребляет «неудачно сформулированные» выражения в демарше перед испанским двором, и с трудом налаженное хрупкое взаимопонимание с французами разрушается. Дизраэли, как отмечают биографы, реагировал на это «легкомысленными комментариями» в палате общин. Высокомерно-агрессивное поведение Пальмерстона вызывало отрицательное отношение европейских правительств, и Дизраэли имел основания заявить в 1847 г., что «прошло всего лишь шесть месяцев после возвращения Пальмерстона в Форин оффис, и он за это время привел к тому, что у Англии оказались в силу возбужденного им недоверия плохие отношения со всеми великими державами».

В 1848 г. ряд мощных революционных взрывов потряс Европу. Знаменательно, что революция началась не в странах с самодержавно-деспотическими режимами, а во Франции, где была конституционная монархия и парламентские институты. В феврале 1848 г. неожиданно для многих пала монархия во Франции. Король Луи-Филипп, «друг Дизраэли», и королева, а также их премьер-министр Гизо вместе с другими близкими к трону деятелями бежали в Англию. Франция была провозглашена республикой, образовано временное правительство во главе с поэтом Ламартином. Затем революция распространилась на Австрию и Венгрию. Императору пришлось отречься, а его долговременному и крайне реакционному министру князю Меттерниху — отправиться в изгнание; убежище он нашел в Англии. Бурлила Италия, неспокойно было в Пруссии и Германии. Получилось так, что в период развития революции свергнутые реакционные правители составили первую в этот период волну эмиграции. Когда же революция пошла на убыль и была подавлена, на Британские острова пошла вторая волна эмигрантов. Это были лидеры революционного движения, замыслы и усилия которых не осуществились.

Дизраэли, отличавшийся богатым воображением и склонный к фантастическим построениям, сформулировал свою собственную концепцию революционного процесса, развивавшегося на Европейском континенте. Он был убежден, что революция в Европе — это продукт деятельности тщательно законспирированных секретных обществ, которые «сейчас, как плотная сеть, покрывают всю Европу». Он считал, что эти общества, «действуя в унисон с широкими народными массами, могут уничтожить существующее общество, как они это сделали в конце прошлого века. Французские беспорядки 1848 г. не были результатом широкого народного движения». Эта концепция выглядит странной не только потому, что она не учитывает главный фактор революций 1789 и 1848 годов, т. е. выступлений широких народных масс. Странная она еще и потому, что Дизраэли хорошо знал историю и специально изучал 1789 год хотя бы для написания неудавшейся поэмы «Революционный эпос».

Дизраэли, не колеблясь, занял отрицательную позицию в отношении революции 1848 года. В марте того же года он пишет сестре Саре, что наступили времена «невиданных ужасов», что «толпа захватила Вену». Через четыре дня после отречения французского короля Дизраэли говорил в палате общин: «Я, не колеблясь, заявляю, что я оплакиваю падение последнего правителя Франции». Когда, увлекшись, он назвал Луи-Филиппа «великим джентльменом, великим человеком», палата, как свидетельствует стенограмма заседания, встретила это заявление смехом. Человеческая натура сложна, и в этой оценке незадачливого французского короля явно сказывалось доброжелательное отношение короля к Дизраэли, когда он еще был монархом Франции. У Дизраэли была большая слабость к монаршим милостям. После прибытия экс-короля в Англию, где он поселился в Клермоне в довольно скромной обстановке, Дизраэли навестил его, удостоился аудиенции один на один и был свидетелем истерики Луи-Филиппа. Минимум дважды писал Дизраэли об этом эпизоде весьма подробно, подчеркивая, что ему было дозволено поцеловать королевскую руку. В одном из писем встречается явно сочувственный рассказ Дизраэли о том, что Гизо смог снять весьма скромный дом в Пелхэме всего за 20 фунтов в год. Корреспонденция Дизраэли пестрит выражением «огромная катастрофа», что свидетельствует не только о том, как он сам воспринимал революцию 1848 года, но и об отношении к ней официальной Англии.

Интересен в этой связи сюжет «Дизраэли — Меттерних». Письма Дизраэли свидетельствуют, что он более почтительно, даже подобострастно относился к Меттерниху, чем к Луи-Филиппу. Биографы Дизраэли Монипенни и Бакль справедливо объясняют это, казалось бы, странное поведение гордого английского политика: «В действительности это было вполне естественным, что человек, который домогается быть лидером консервативной партии в Англии, чувствует влечение к живому воплощению дела консерватизма на континенте Европы». Знаменательно и многозначительно замечание авторов, что «влечение, кажется, было вполне взаимным». Между английским консерватором и австро-венгерским архиреакционером происходил частый обмен письмами, между ними возникло полное взаимопонимание, несмотря на различие в положении и возрасте. Оба увлекались теоретизированием в области политики, Дизраэли это называл философскими упражнениями на тему политики. Они пришли к общему согласию в том, что нужно бороться против революционной волны, захлестнувшей Европу. Оба политика обсуждали политику Пальмерстона, состоявшую в постоянном вмешательстве в интересах «либерализма» в дела континентальных правительств и их народов. Здесь ясно сквозило недопонимание действий Пальмерстона, направленных объективно к укреплению реакционных тенденций на континенте под эгидой Англии. Возможно, Дизраэли и Меттерних и понимали смысл усилий Пальмерстона, но считали их неосторожными. На поведении Дизраэли, вероятно, сказывалось и то, что он находился в оппозиции к существующему либеральному правительству и по тактическим соображениям преувеличивал его «либерализм» во внешней политике.