Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин

28 ноября Московский Совет официально «секвестровал» типографию «Русского слова» (ранее та же участь постигла сытинское «Московское товарищество издательства и печати»). Правда, за Сытиным и его супругой оставили их квартиру на Тверской, но отныне столь милые сердцу старого издателя типографские машины, грохотавшие двумя этажами ниже, печатали «Известия» городского совета.

Большинство редакционных сотрудников сытинской газеты разъехались кто куда: одни подались на юг, в Крым, где во время гражданской войны недолго издавали газету под зашитой Русской добровольческой армии; другие держались поблизости и дважды делали попытку возобновить в Москве некое подобие «Русского слова» [539]. Благов, Руманов, Варшавский и Немирович-Данченко эмигрировали в Западную Европу. Петров уехал в Югославию.

Не собираясь эмигрировать и имея твердое намерение поладить с властями, Сытин сел в поезд и отправился в Петроград на встречу с первым лицом в новом государстве – Лениным. За долгие годы он не раз ездил в северную столицу на приемы к чиновникам, от чьих решений в той или иной степени зависела его судьба; теперь же на карту было поставлено его неотъемлемое право на труд. В своих воспоминаниях, подготовленных к печати при Сталине, Сытин ничего не говорит о полученных им от Ленина заверениях в поддержке и содействии. Причина, как представляется, ясна: по крайней мере два ленинских обещания будут нарушены сразу же, едва за Сытиным захлопнется дверь.

Внук Дмитрий Иванович точно цитирует частную запись, которую сделал Сытин по следам разговора с Лениным: «Мое учреждение первое подлежало национализации… Я не возражал и никаких мер не принимал, чтобы избежать недоразумений, в день моего заявления передачи типографии [очевидно, 28 ноября] я поехал в Петроград в Смольный. Явился к Владимиру Ильичу, он меня принял».

Не зная, какое важное значение придает Ленин закрытию «Русского слова» и что он лично отдал распоряжение о внезапном ночном налете, Сытин первым делом задал вопрос о конфискации газетной типографии. Ленин ответил: «Да, это начало, и все Ваши дела подлежат национализации, это общая участь всех». Спокойно приняв неизбежное, Сытин высказал затем свою главную тревогу: а не «национализируют» ли и его («Показывает на себя», – написал он в скобках). И Ленин, по словам Сытина, отвечал так: «Его мы национализировать не будем и предоставим ему свободно жить, как он жил, если не против нас». Ободренный, Сытин тотчас вернулся в Москву, чтобы приступить к работе «со всеми моими аппаратами».

Существуют воспоминания еще двух человек, которым Сытин рассказывал позднее об этой встрече. По свидетельству одного из них, Гессена, Сытин вспоминал, как Ленин «внимательно слушал меня, подошел близко, положил руку на плечо и сказал: «Благодарю вас. Иван Дмитриевич Сытин будет помогать нам своим большим опытом, своими большими знаниями». Сытин сообщил также, что Ленин обещал оставить ему в пожизненное пользование его кнартиру в доме, где помещалось «Русское слово», и назначить 250 рублей ежемесячно по выходе на пенсию. Второй мемуарист – Мотыльков узнал от Сытина, что Ленин разрешил ему завершить все издания, находящиеся в производстве, и распродать их, а также содержимое его складов [540].

Возможно, именно в ту их встречу Сытин подарил Ленину подписанный экземпляр «Полвека для книги», обнаруженный впоследствии в ленинской библиотеке в Кремле. И, наверное, вскоре после нее, если не тогда же, Сытин подтвердил искренность намерений, внеся в советскую казну половину своих личных банковских вкладов [541].

Итак, Сытин остался на посту директора «Товарищества И.Д. Сытина», в распоряжении которого оставались старая типография Коноваловой и издательский комбинат на Пятницкой. В первые месяцы правления у революционеров было чересчур много других хлопот, чтобы заниматься национализацией книгоиздательского дела, но они ввели определенные ограничения и всячески вмешивались в работу фирмы [542].

В декабре Московский Совет арестовал сытинские календари на 1918 год (вот-вот ожидался переход на григорианский календарь «нового стиля») и запретил распространение лубочной литературы.

Сытин принялся заключать деловые соглашения с новыми властями. Он отправлял должностным лицам условия на фирменных бланках «Товарищества», а те адресовали свои ответы в «Товарищество И.Д. Сытина» в Москве. Когда в первые месяцы 1918 года наркому просвещения А.В. Луначарскому потребовался издатель для «национализированных» произведений 57 русских писателей, он подрядил Сытина [543].

Но от газетного дела Сытина отстранили окончательно, как он сухо констатировал в воспоминаниях, изданных в советское время: «В первый день новой, народной власти газета и типография, где печаталось «Русское слово», согласно декрету о печати, подлежали передаче в ведение государства. Я подчинился: верил, что найду себе применение в делах нового строительства» [544].

После скоротечной забастовки протеста многие сытинские служащие в типографии «Русского слова» также решили остаться и работать на новую власть, однако те из них, кто сочувствовал меньшевикам, плохо ладили со своим начальством – большевиками. Производительность типографии, снизившаяся еще накануне Октябрьской революции, продолжала падать.

В январе 1918 года сбылось предсказание «Русского слова»: большевики разогнали Учредительное собрание на второй день его существования. Спустя два месяца они заключили мир с Германией и стали называться Российской Коммунистической партией (большевиков). Две их ведущие газеты – орган Съезда Советов «Известия» и партийная газета «Правда» – перебрались вслед за правительством из Петрограда в Москву и обосновались в бывшей типографии «Русского слова», где 12 марта был отпечатан первый номер «Известий» [545].

Ужаснувшись при виде развала, в каком он нашел бывшую сытинскую типографию, секретарь дирекции «Известий» В.Ю. Мордвинкин представил доклад о необходимых переменах. «Необходимо положить конец невыносимой нервной обстановке в типографии и грубому обращению печатников с руководителями», требовал он в докладе, отмечая в то же время низкую квалификацию вновь нанятых рабочих [546]. Не знающие своего дела механики портили линотипные машины, а «совершенно неопытные наборщики» путали гранки набора «Известий» с гранками другой газеты [547] – возможно, «Известий» местного совета. По директиве, подписанной Лениным 24 марта, Мордвинкин вошел в комиссию из трех человек под председательством В.Д. Бонч-Бруевича, которой надлежало предложить пути восстановления «работоспособности типографии «Русское слово» «Товарищества И.Д. Сытина», – именно так была названа типография, ибо государство еще не утвердило ее конфискацию Московским Советом. В задачу комиссии входили также «переговоры с владельцами типографии и урегулирование взаимоотношений». Ленин хотел, чтобы Сытин вновь возглавил дело, но подчинялся при этом Советской власти [548].

Ленин отчетливо дал понять, говорит Бонч-Бруевич, что лучшим средством восстановления работоспособности предприятия он считает привлечение «специалистов каждого дела, хотя бы были они бывшие владельцы, если только они действительно добросовестно, без всяких ладних мыслей пожелали бы стать на это дело. Должен вообще здесь заметить, что Владимир Ильич весьма хорошо относился к Ивану Дмитриевичу, ценя в нем огромный размах, огромные организаторские способности». Бонч-Бруевич, однако, принадлежал к числу доктринеров от марксизма, которые с презрением отмахивались от довода, неоднократно выдвигавшегося Лениным, что молодое государство нуждается в опыте бывших капиталистов. Поэтому далее он выражает недовольство комиссии вопиюшим эгоизмом Сытина. В ответ на сделанное ему предложение, говорит Бонч-Бруевич, этот старый барин спрашивал только «о своих обязательствах, которые лежали на нем перед третьими лицами, а в дела нашей советской типографии вникал мало». Хотя Сытин предоставил «исчерпывающие сведения», Бонч-Бруевич полагал ошибочным шагом со стороны Ленина «намеченную роль» для Сытина, так как его смущали возраст издателя (67 лет), его связи с лицами, враждебными новой власти, а также то, что бывшие хозяева «скомпрометированы в глазах рабочих» [549].