Две жизни

По возвращении из Финляндии я был назначен помощником начальника Полевого штаба Красной Армии, переименованного вслед за этим в штаб Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Начальником его состоял П. П. Лебедев, а главкомом был назначен Каменев.

В том же 1920 году, кроме должности помощника начальника штаба РККА, я получил в порядке совместительства еще две должности: начальника Всероссийского Главного штаба (Всеросглавштаб) и члена Высшего военного совещания, только что созданного при РВС Республики.

Эта вторая должность в совещании, игравшем, по-видимому, лишь роль какого-то морально-политического характера, особых хлопот мне не доставляла. Никто этому совещанию никаких заданий не давал, никто от него никаких советов не требовал. Оно собиралось всего раза два — три и на этом свое существование спокойно закончило.

Совсем другого характера была должность начальника Всеросглавштаба, на которую я был назначен приказом РВС Республики в июне. Война с Антантой еще не кончилась, и в компетенцию Всеросглавштаба входила мобилизация, пополнение армии командным составом и пр.

Я как начальник Всеросглавштаба и мой военный комиссар (Степан Степанович Данилов) должны были быть у дел не менее 18 часов в сутки. Заместитель председателя Революционного Военного Совета Республики Склянский принимал наши с Даниловым доклады по ночам (после 24 часов) через каждые два дня и буквально ежечасно по телефону требовал всевозможные справки. Сам он уезжал из РВС Республики домой спать не ранее двух — трех часов ночи, а случалось и позже. Он не умел распределить ни своего времени, ни дорожить временем подчиненных. Назначив нам время доклада в 24 часа, он принимал нас почти всегда на один — два часа позже. А так как для доклада мы приезжали на Знаменку (теперь улица Фрунзе) от Садовой, то потеря времени была для нас особенно чувствительной.

По основной профессии Склянский был военным врачом и в империалистическую войну служил в 5-й армии Северного фронта.

Иного склада был характер моего комиссара по Всеросглавштабу Данилова. Это был человек деликатный, отзывчивый и внимательный в обращении. Глубоко вникая во все вопросы, он всемерно старался облегчить мне их разрешение и всячески заботился о всех моих нуждах. Уже пожилой, страдая болезнью сердца, он тщательно скрывал свое состояние, чтобы не беспокоить окружающих. Вместе с тем Данилов умел чрезвычайно деликатно отмечать их ошибки и недостатки.

Кроме нас с Даниловым, обычными докладчиками у Склянского были Каменев и Лебедев. Особенно жаловаться на их отношение ко мне я не могу, но хорошими назвать эти отношения тоже не могу. Частично я пояснял это выше. Жалел я лишь, что прежней дружеской теплоты в отношениях с Лебедевым уже не было.

В числе подчиненных мне как начальнику Всеросглавштаба учреждений, вскоре сделавшихся самостоятельными, были: Главное управление военно-учебных заведений (ГУВУЗ) и Управление всеобщего военного обучения (Всевобуч). Первое было подчинено Петровскому, [97] второе — Подвойскому. [98] Помощником моим по Всеросглавштабу был М. М. Загю, ведавший в Главном управлении военных сообщений делами почт и телеграфа, впоследствии профессор Военно-химической академии.

Главнейшей моей обязанностью были формирование и отправка на театр войны с белополяками людских пополнений, а также основные вопросы общей организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Подготовка пополнений для армии еще не была централизована. В течение 1918 и 1919 годов впервые были созданы на Восточном фронте свои запасные части, на обязанности которых лежало дообучение пополнений. Так этот вопрос разрешался в основном и на остальных фронтах.

В конце февраля 1921 года Склянский, предупредив меня о моем назначении в состав комиссии Наркома иностранных дел Чичерина по переговорам с Турцией, приказал мне подготовиться к участию в ней в качестве военного эксперта. Это было мое третье поручение дипломатического характера, считая переговоры с Германией в Брест-Литовске и с Финляндией в Куоккала.

Переговоры с Турцией велись в Москве, в особняке на берегу Москвы-реки против Кремля.

Мое участие было скромное: Чичерин предложил мне как эксперту изложить свое мнение по вопросу о передаче Турции крепости Карc и некоторых других районов, искони принадлежавших Армении. Я высказался в отрицательном смысле.

С другой стороны, сильным противовесом этим соображениям являлась мысль, сначала туманная, окрепшая лишь позже, о необходимости пойти на соглашение с Турцией, только что стоявшей в лагере наших врагов в годы империалистической войны, но резко изменившей курс своей внешней политики под влиянием внутреннего переворота весной 1920 года, в результате которого была свергнута власть султана и установлена республиканская форма правления. Несомненным представлялось мне, что это последнее соображение больше отвечало целям Советского правительства, начавшего переговоры с Турцией с решения пойти на уступки. В результате состоялся исторический договор о дружбе и братстве между Советским Союзом и Турцией, подписанный 16 марта 1921 года.

Помню шутливые слова Чичерина о том, что, очевидно, моей военной природе свойственна жадность, проявленная уже в Бресте и Финляндии.

В течение 35 лет, вплоть до второй мировой войны, Советско-турецкий договор служил прочной основой дружественных и добрососедских отношений между Советским Союзом и Турцией, установленных благодаря мудрому руководству В. И. Ленина и заслугам выдающегося государственного деятеля Турции Мустафы Кемаля (Ататюрка), основателя молодой Турецкой республики. После выделения из состава Всеросглавштаба основных его отделов в самостоятельные управления существование Всеросглавштаба стало излишним, и он был упразднен в 1921 году.

Я возбудил ходатайство о назначении меня на службу по Главному управлению военно-учебных заведений и был назначен начальником управления этими заведениями Московского военного округа.

Мой помощник по Всеросглавштабу М. М. Загю, прощаясь со мной, сказал:

— Я тоже перехожу на педагогическую работу в одну из военных академий по специальности военной администрации. Хочу в Красной Армии быть продолжателем деятельности, которую так плодотворно в старой армии вел профессор Макшеев.

— Смотрите, Михаил Михайлович, — пошутил я, — не забудьте, к чему привело увлечение военной администрацией бедного Макшеева: ведь он совсем оглох.

— Типун вам на язык за ваше напутствие, — в свою очередь засмеялся Загю. — Не предполагаете ли вы, что глухота — профессиональная болезнь, вызываемая этой дисциплиной?

Я был очень огорчен и вместе удивлен позже, узнав, что моя шутка оказалась пророческой. Загю оглох после выхода первых его учебников по этой учебной дисциплине. [99]

Начав педагогическую работу еще в первые годы по выходе из академии, я возымел к ней особую любовь как к искусству, которое в умелых руках создает хороших членов общества. После больших переживаний империалистической и гражданской войн я на этом поприще почувствовал спокойную удовлетворенность своей деятельностью.

Московский военный округ был в то время основным средоточием военно-учебных заведений разных типов и специальностей.

Какое громадное поприще для самой широкой и разнообразной научной и педагогической деятельности представляла сеть военно-учебных заведений Московского военного округа, дает понятие даже простой перечень этих заведений:

1. Тактическо-стрелковые курсы имени III Коминтерна («Выстрел»).

2. Курсы командного состава артиллерии особого назначения.

3. Военно-химические курсы.

4. Высшая военно-педагогическая школа.

5. Повторные курсы командного состава радиочастей.

6. Объединенная военная школа имени ВЦИК Советов.

7. Объединенная военная школа Коминтерна («Красных коммунаров»).