Гражданская война в России: Записки белого партизана

— В тот полк, Федя, в который и ты, и ни в какой другой.

И вот теперь, после четырех лет разлуки на войне, мы сидим в его номере гостиницы и говорим, говорим. Он казак Баталпашинской станицы. Его отец был директором гимназии и в этом их восстании был расстрелян красными. Он озлоблен против них и горит местью.

В тот же день в Ставрополь вошел 1-й Черноморский полк под командой полковника Н. И. Малышенко.

Широченная площадь верхнего базара между гимназией и духовной семинарией стала главным центром всех военных радостных событий в городе. Она всегда исключительно оживлена полупраздничным народом. На ней сейчас очень много казачьих подвод из ближайших станиц около Ставрополя и конных казаков. Оказывается, формируется 1-й Кубанский полк по мобилизации, потому и прибыли казаки. Его формирует войсковой старшина Фостиков. В нем я узнаю своего старого знакомого по Турецкому фронту, сотника Михаила Архиповича Фостикова, тогда полкового адъютанта 1-го Лабинского полка. Он дружески жмет мне руку и приглашает в свой полк на должность командира сотни. Я благодарю его, но поясняю, что уже занят, состоя в отряде Шкуро.

— Очень жаль, так мало теперь кадровых офицеров, — печалуется он. Оказывается, что он также скрывался в Ставрополе, поэтому и не удивлен моему странному костюму..

За три с половиной месяца после нашего неудачного восстания против красных я переменил много мест жительства, а в Ставрополе и квартир.

О том, что красные расстреляли нашего отца, я узнал только через два месяца, как и наша семья узнала, что я жив, также через два месяца. Горе семьи было неописуемое. Я хотел, я должен был повидать могилу отца и поклониться праху его. А также должен был повидать и успокоить 70-летнюю старушку-бабушку, 50-летнюю вдову-мать и трех сестренок-гимназисток, старшей из коих, Надюше, шел 15-й год. Кроме того, я был гол, как сокол. Без денег и в неизвестном наряде с чужого плеча. На мне не было ничего военного. Я запросто представился Шкуро и рассказал все об этом. Он понял и дал мне три дня отпуска в свою Кавказскую станицу. Удостоверение личности и о командировке подписал начальник отряда полковник Яшин, очень любезно принявший меня в своем кабинете, в здании гимназии на верхнем базаре. И только летом 1919 г., встретив его в Екатеринодаре на улице, я узнал, что это был прославленный в Крыму генерал Слащов. Оставив свою супругу в Кисловодске, он взял псевдоним «Яшин» от своего имени Яков, чтобы не подвести свою супругу своим участием в походе Шкуро.

В 1920 г. он отличился упорной защитой Крыма на перешейке против красных. Новый Главнокомандующий в Крыму генерал Врангель в заслугу за это предал его фамилии звание «Слащов-Крымский». В Константинополе Слащов-Крымский выпустил брошюру, направленную против генерала Врангеля, и вернулся в красную Россию, где его приняли с почетом. Он читал лекции в Москве на каких-то военных курсах, где и был убит одним из курсантов как месть за своего брата, расстрелянного Слащовым в Крыму. Все это я читал и знал из газет, проживая в Финляндии в 1921–1924 гг.

В Финляндии, в г. Фридрихсгаме, было отличное общество старых офицеров Северного фронта генерала Миллера, в котором я был принят очень близко и по-дружески. Городок был небольшой, и встречались чуть ли не ежедневно у кого бы то ни было на квартире. Старший из них, Волынского гвардейского полка Генерального штаба полковник М. Н. Архипов, выпуска из Военной академии 1912 г., вместе со Слащовым отзывался о нем как о выдающемся и очень способном офицере Генерального штаба. Они были дружны даже семьями и жалели о его такой печальной судьбе.

III.

Марков Л.

МОИ ВСТРЕЧИ С А. Г. ШКУРО*

По беспредельным, пахучим полям и плодородным пашням Предкавказья, залитым солнцем и звонким щебетанием невидимых жаворонков, несет свои мутные воды сбегающая с горных отрогов река Кума. Огибая гору Верблюд, она течет уже среди виноградников, садов и огородов селений — Орбелиановка и Темпельгоф, расположенных смежно, по разным ее берегам…

Вокруг ее истоков, по отрогам Кавказского хребта, расположены казачьи станицы — Суворовская, Бекешевская и хоперский центр — Баталпашинск. Это кубанский район, где в 1918 году зародилось антибольшевистское движение, поднятое молодым, предприимчивым полковником А. Г. Шкуро, не пожелавшим подчиниться власти жестоких красногвардейских босяков, презрительно именуемых кубанцами «боски»…

В Орбелиановке и Темпельгофе и вокруг них, захватывая и самую Верблюдку, раскинулось удельное имение Темпельгоф, перешедшее в 1908 г. от Великого Князя Николая Николаевича в Уделы, с крупным производством коньяка и столовых вин, из приреинских лоз, насаженных прежними немецкими колонистами. С 1912 г. мне довелось быть управляющим этого благодатного, живописного имения.

Я горячо увлекался интересной, производительной работой по развитию и упорядочению разнообразного хозяйства, сильно запущенного малокомпетентной администрацией Великого Князя. В то же время я мог пользоваться в свободное время благами культурной и приятной жизни, живя вблизи прославленных курортов Кавказских Минеральных Вод, куда я часто уезжал отдохнуть от повседневной работы, то на коне по полям и садам, то в винных и коньячных подвалах, то в более скучной бумажно-циферной атмосфере конторы…

В один из жарких летних дней 1913 г. в Темпельгофе неожиданно появилась команда квартирьеров 3-го Кавказского корпуса, производившего в районе Минеральных Вод летние маневры с «обозначением» противника… Возглавлявший ее офицер явился прямо ко мне в контору, куда вызвали и старшину селения для содействия удобному размещению на дневку большого числа штабных и строевых офицеров, с их канцеляриями и штабами.

Войскам отвели за селом свободные поля под лагерное расположение, а старшее офицерство и штабы разместили по квартирам удельных служащих, жителей и в удельной конторе. В моем поместительном доме из 11 комнат разместилось 6–7 генералов и человек 15 офицеров с денщиками. Среди них оказался прикомандированный как наблюдатель к штабу корпуса английский генерал X. со своим адъютантом капитаном 3. и с ординарцем — стройным, проворным хорунжим А. Г. Шкуро Хоперского полка Кубанского казачьего войска.

На другой день на обширном балконе моего дома, выходящем в тенистый сад с цветниками и на широченную улицу селения, по типу всех немецких колоний, я устроил парадный обед в честь почетных гостей, человек на 30–35. Любезные мои соседи пополнили не хватающую у меня посуду, а моя кухарка Феня с честью справилась с кулинарной частью, обильно орошенной прекрасным коньяком и винами имения.

В то же время удельные служащие и жители угощали, как могли, по своим углам неожиданных гостей… Через год, уже на германском фронте, куда я попал по мобилизации в тот же 3-й Кавказский корпус, я слышал от многих чинов его благодарные воспоминания о нашем приеме…

Обед прошел с большим подъемом, весело и дружественно, тосты сменялись тостами, под звуки двух оркестров, расположенных в саду перед балконом. Я имел оказию провозгласить здравицу за наше тройственное соглашение в лице двух официальных представителей русской и английской армий и неофициального представителя французской в лице простого ее солдата, музыканта иксового линейного полка пузатенького коньячного мастера, мосье Совьона, который был очень этим горд… Пели мравальжамиер, танцевали лезгинку, казачка и прочие танцы. Музыканты играли с воодушевлением, подогреваемые сзади них устроенным походным погребом наших вин. Ворота на улицу были широко распахнуты, и разряженные жители наводнили сад й вытоптали мои газоны танцами с писарями и денщиками штабов.

Вышел всепарадный, веселый праздник, молва о котором сохранилась до революционных дней нашего селения и чуть не сыграла трагической роли для моей жизни в связи с именем Шкуро, о чем речь будет дальше…

Обходя любезным хозяином своих гостей, я наткнулся где-то на конце стола на живописную сценку всетемпельгофского конкурса поглощения коньяка на скорость и на количество… Конкурентов было трое: Э. Совьон, уже на сильном градусе, низкорослый, толстенький корнет Осетинского конного дивизиона принц Каджар (перс) и хорунжий Шкуро. Перед каждым стояло по литру коньяка, еще не допитого до конца. Они поспорили, кто раньше окончит свой литр и кто, в общем, больше выпьет, уже основательно выпив с начала обеда очередных напитков. Настроение молодых было теплое, но бодрое. Однако пожилой Совьон скоро не выдержал и поспешно убежал домой, где жена заботливо его отрезвляла примочками и каплями. Поздно к вечеру он все же вернулся на поле сражения, но не застал уже там своих противников.