Какая она, победа?

не за что ухватиться, а глядишь, прилепился к скале, да и много ли надо

мальчишке — кончиками пальцев! Прилепился, перехватил руку повыше, а

там целый карниз. Наискось. Через всю гору. Можно подтянуться. Встать.

Прижаться грудью к стене. И, распластав руки, пойти, пойти с бьющимся

сердцем, с пересохшим от азарта горлом, в безотчетном стремлении

подняться еще выше, еще быстрей и там, где никто никогда не поднимался.

Опомнишься, глянешь назад, а назад ходу нет, уже не спустишься! А внизу

крошечные фигурки людей, они испуганно кричат, размахивают руками, а

тебе только это и надо; вот блаженство, когда кто-то видит, какой ты ловкий

и смелый и что тебе все нипочем!

Когда учился в четвертом классе, случайно попалась книжка о

восхождении на пик Коммунизма. Книжки в ту пору были редки, так что

каждая становилась событием, а тем более эта. . Читал взахлеб, хотя многое и

не понимал. Что такое «жандарм»? Что такое «бергшрунд»? Но все эти слова

запомнил. Запомнил автора — Евгений Абалаков. Запомнил, что высота 7495

метров — высшая точка советской земли. Подумал: а ведь эти экспедиции, в

которых Абалаков был, они ведь отсюда, из Оша, отправлялись!

Город, к которому так привык, в котором, казалось бы, не было и не

могло быть ничего такого, чего не знал, вдруг приоткрылся с совершенно

новой, необычной стороны, загадочной, как потайная дверь. . Ворота на

Памир.. Только теперь приблизился смысл примелькавшихся по рассказам

отца слов. И рассказы отца, сто раз слушанные и переслушанные, вдруг

обрели какой-то новый вкус, цвет, стали необходимыми.. И сама

Сулейманка!.. А что, если с Сулейманки Памир виден? С самой верхушки?

Он залезал на Сулейманку, на самую высокую гору, на верхний зубец ее

петушиного гребня и смотрел на юг. За дорогой на Наукат, за пологими

предгорьями и сумрачным провалом теснины Данги вставали скалистые, за-

23

снеженные и летом гряды Кичик-Алая, рассеченные сиреневым от дымки

пропилом ущелья Ак-Бууры. За Кичик-Алаем — Чон-Алай. За Чон-Алаем —

Заалай. Но Заалай. . можно ли его увидеть? Да и Чон-Алай попробуй

разгляди! Где он, Памир? А спросить не у кого.

САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК. ПРИМАКОВ

Прибегала Эля. В который раз за день. Первый испуг прошел, но тревога

в глазах все та же.

— Как? Лучше? Что нужно, только скажи!

— Брюки принеси еще одни. Вдруг эти отберут.

— Не принесу. Ну потерпи, зачем рисковать, тебе же сказали. .

— Ну я и так встану...

— Да ты можешь, чего доброго... Что поесть-то хочешь? К тебе ребята

сегодня собираются. Чуть ли не все!

Она убегает, а он слушает, как затихают в коридоре ее шаги. Потом

поднимается, садится, откидывает одеяло. Говорят, при травме позвоночника

человек нередко обречен на полную неподвижность. Значит, ему еще

повезло. Он смотрит на ноги. Мышцы — дай бог, бедра как сосновые плахи,

права нянечка, стыдно в больнице лежать, место занимать. Сам тоже вроде

ничем не обижен, разве что жиринки ни одной нет. Да и как появиться ей,

этой жиринке? Что-то на створе он не встречал упитанных. Все как борзые.

Как гончие. Что рабочие, что инженеры. Вон Бушман. Один профиль. На

створ первой машиной. Со створа последней. А спать ляжет, в головах

телефон и будильник. От такой жизни проблема излишней полноты не

возникнет, это уж точно!

—Нет-нет, батя. Это не колония, даже не флот...

Старик сосед смущенно отвел взгляд. Толя с досадой

еще раз глянул на ноги, и эта досада помогла преодолеть боль. Вот

забота еще — наколки. Для того, впрочем, они и делались, чтобы

24

производить впечатление, и именно такое! Но если когда-то, целую жизнь

назад, этот эффект доставлял известное удовлетворение, то теперь только

неловкость, мучение, вновь и вновь подстегивая желание лечь на

операционный стол. Говорили, что эта процедура мучительна, но другое

вынуждало медлить с визитом к хирургу: где взять столько времени, если его

не хватает даже для гор?

Можно и в самом деле подумать, что татуировкой его наградила служба

во флоте. Если б так! Морская романтика обошлась дешево, в скромный

якорек. Все остальное — самому не верится — появилось до флота, даже до

ремесленного училища, хотя и там его изукрасили основательно, не

поленились. Все эти афродиты и змеи, орлы с красавицами в когтях и

кинжалы засинели на плечах, на груди и бедрах еще раньше, не то в третьем,

не то в четвертом классе, когда и плеч-то этих, считай, не было, куда только

кололи?

Толя дружил с ребятами уличных окраин. Эти ребята ничего не боялись

и все умели делать. Он тоже ничего не боялся и принес из дому книжку про

греческих богов и героев. Сюжеты книги стали немедленно перекочевывать

на плечи и спины его приятелей. Ну и на Толины тоже, разве он боится боли?

Не боялся и трепки, которую задавали дома, когда обнаруживали очередную

«репродукцию». Словом, к моменту поступления в Андижанское ремеслен-

ное училище он выглядел вполне «солидно». К счастью, в училище умели

делать главное. Его научили работать почти на всех металлорежущих

станках, научили понимать, чувствовать, что он есть человек рабочий,

значительный и практически незаменимый. А когда через два года вернулся в

Ош и поступил работать слесарем на автобазу, стал еще и самостоятельным

человеком. Во-первых, получил паспорт, а во-вторых, зарплату.

Никогда не был обладателем таких колоссальных денег. Можно было

купить сигарет. Купить вина и зайти в лагманную. Можно зайти на танцы

или в кино, а потом снова в магазин, еще взять вина.

Да что там вино! Рядом, на токарном, одна девчонка работала, к ней

25

шоферы с конфетами шли, если что сделать нужно. К нему шли с водкой. И

когда он отказывался, ему говорили, что мал еще не слушаться старших, не

уважать их, брезговать людьми. Брезговать нехорошо, Толя понимал. И он

пил. И его хвалили, что вот, мол, дескать, только паспорт получил, а уже

мужик, все понимает, значит, человек. Да и ему лестно было слушать эти

слова, быть на равных со взрослыми, с теми, кто сегодня в Оше, а завтра на

Памире и еще дальше, в Хороге, где начинается граница и где рукой подать

до Афганистана и даже до Индии.

Мать плакала. Пришлось уволиться, устроился в механические

мастерские при геологической экспедиции, в трубонарезной цех. Да так в

нем и остался.

Народ здесь был постоянный, обремененный семьями и годами.

Отработали — по домам. По дому управятся, сад или огородишко польют,

выйдут, постучат в «козла». Разговоры ведут неторопливые, с

продолжениями, про расценки и нормы выработки, про болезни и виды на

картошку. Нужные, конечно, разговоры, но этого хватало и дома. Уходил в

парк, к танцплощадке, часами выстаивая у решетки, покуривая, поплевывая

шелухой семечек, поглядывая по сторонам. Так дожил до повестки из воен-

комата. И словно обрадовался ей. Служить пошел с охотой. Без всяких

душещипательных прощаний, без битья в грудь, без слез по поводу трех или

там четырех пропащих молодых лет.

Четыре года, если во флот. Он и попросился во флот. Сразу попал во

Владивосток, увидел океан, узнал, что мир велик. Плавал на крейсере

«Петропавловск». Палуба у него вороненая, надраивали ее как зеркало, и

когда хотели проучить новичка, то посылали на камбуз с бачками,

подкарауливая, когда пойдет назад. Если на сталь плеснуть мазутом, ноги

разъезжаются, как на льду. Резиновая подметка от солярки мгновенно