Какая она, победа?

не по себе. Он все еще считает себя виновным в случившемся, а когда Ваня

волнуется, его прибалтийский акцент становится заметней. Он из Риги.

Работал монтажником на рижских стройках, занимался альпинизмом. Когда

в газетах замелькали названия Нурека, Ингури, Нарына, решил ехать. Куда?

Конечно, в Киргизию. Тянь-Шань! Этим все сказано. Ведь там Хан-Тенгри!

Пик Победы! Мраморная стена!.

Ваня приехал в Нарын. И тут только обнаружил, что город Нарын и

ударная комсомольская стройка на Нарыне далеко не одно и то же. Именно

далеко — километров восемьсот, если ехать машиной вкруговую через

Рыбачье и Фрунзе, огибая чуть ли не весь Тянь-Шань. В Нарыне строили

другую станцию, совсем небольшую по сравнению с Токтогульской, хотя

тоже среди гор, в диком, сумрачном каньоне реки Ат-Баши. А вокруг было,

15

раздолье Внутреннего Тянь-Шаня, не тронутое ни альпинистами, ни ту-

ристами, населенное чабанами, геологами да охотниками — ходить да

ходить!

Так рижанин Морозов попал на строительство Атбашинской ГЭС,

известной разве что в Киргизии, да и то не всем. Он навешивал трапы, чтобы

люди могли подняться в труднодоступные места створа, обирал скалы от

ненадежных камней, а в свободные дни отправлялся в горы, благо они

вставали сразу за крайними бараками. Единомышленников не было. Хотя

основное

население

поселка

и

составляли

так

называемые

«вольнохожденцы», никакой романтической тяги к вольному хождению по

окрестностям они не проявляли. «Дались эти горы! Век бы их не видеть».

И Ваня ходил один. Пока, наслышавшись о Кара-Куле, не затосковал.

Он все чаще стал думать о переезде, но уволиться было трудно, почти

невозможно. Просьбы о переводе в Кара-Куль воспринимались как

дезертирство с трудного участка. Перебраться удалось только через год, да и

то со скандалом. Воспользовался командировкой. И когда увидел

Токтогульский створ, стену левого берега, задания, которые выполняют

скалолазы участка освоения склонов, в Ат-Баши не вернулся. Ладно, он

согласен ходить в дезертирах, если только по таким спецзаданиям.

С Балинским познакомился просто. Даже не вспомнить как. Тем более

что Балинский не из тех счастливых людей, которые очаровывают с первого

взгляда. Не всем нравится он и со второго. Что ж, Морозов приехал не ради

каких-то симпатий, главное, створ, скалолазание, вершины. А этим Толя как

раз и занимался. Уже через несколько восхождений Морозов установил

следующую закономерность, определившую отношение к товарищу раз и

навсегда. Он разный, Балинский. И те, кто знает его по поселку, они не знают

его. Но чем выше гора, чем труднее приходится людям, тем спокойнее,

мягче, деликатнее становится Толя. Ни суеты, ни крика, только собранность

и чуткое желание прийти на помощь, готовность выйти вперед, взять на себя

самое трудное и тут выложиться до конца, сделав даже невозможное.

16

Как-то раз Ваня заметил, что Балинский не пьет на маршруте холодную

воду.

— Простыть боишься? — спросил Морозов.

— Боюсь, — ответил Балинский, — я заболею, а кто-то должен будет со

мной возиться, сойти с маршрута. Совесть надо иметь...

Ваня уходит, а Балинский смотрит ему вслед. И завидует ему. И

теряется в догадках, откуда у этого человека такая сила воли, такое

настырное желание добиться своего? Он, Балинский, так не может. Не

хватает его на все. После работы, едва доберется домой, едва умоется и по-

ужинает, глядишь, надо бежать на занятия, садиться за книгу, а сил на это

нет. Едва ли он сам поступил бы в вечерний строительный техникум, ребята

заставили. Но как выдержать? Он засыпает над книгой, засыпает на занятиях.

Конечно, все «вечерники» работают, но ведь работа работе рознь!

Ну а Иван? Он тоже работает на створе. Вместе, в одной связке

спустились они прошлой осенью по пятисотметровой стене левого берега.

Вместе наводили переправу через Нарын в районе шестнадцатой площадки.

Вместе занимались разведкой неустойчивых массивов, ходили на съемку с

геологами. А что значит выйти по спецзаданию с геологами? А это значит,

что надо доставить в заданную точку группу специалистов со всем

необходимым им инструментом. А эта точка — вертикальная плоскость

известняковой плиты, отшлифованной до глянца камнепадами и водой. А под

нею двести метров высоты, и камень, выпущенный из разжатых пальцев,

падает прямо в Нарын, даже не коснувшись скалы.

Вспомнить только, как с Ваней Морозовым бродили однажды по самой

хребтовине гор Исфанджайлоо, как, ликуя, шли по плавным увалам

вознесенных над миром и еще не стравленных отарами альпийских лугов,

мимо зеленых, словно затаившихся в этих лугах озер, выдававших себя разве

что снеговыми отражениями далеких вершин и многобашенных облаков.

Вспомнить, как перевалили в Кен-Коль, как метров шестьсот с отчаянной

скоростью глиссировали по оставшемуся с зимы снежному желобу, как со

17

всего маху, без всяких переходов врезались в разливанное море цветов, таких

разных, чистых, безымянных и ничуть не гнетущих друг друга, какие бывают

только на альпийских лугах, таких вот высоких и отдаленных, как

Исфанджайлоо!

А как забыть холодную ночевку на Баубаш-Ата? Почти у самой

вершины? Как всю ночь пришлось ворочать камни, бросать их вниз, чтобы

согреться? Иногда казалось, что камни летят прямо в светящиеся рои желтых

искорок, мерцающих в черных омутах ночных долин. Но камнепады

затихали тут же, у подножия, а ночные огни казались далекими мирами, до

которых бог знает сколько световых лет. Трудно поверить самому себе, что

ты бывал в этих галактиках, знаешь их по названиям, жил в них, а то и

живешь сейчас, хотя бы вон в той, чье зарево едва-едва проступает из-за

могучей спины хребта Исфанджайлоо. Там Кара-Куль. Здесь, по эту сторону

гребня Баубаш-Аты, млечный путь Ферганской долины с созвездиями

Майли-Сая и Таш-Кумыра, с пылающими туманностями Джалал-Абада и

Оша. Как пожалеть об этой холодной ночевке? Как счесть ее за досадную

оплошность и неудобство? Мало ли их было, вполне комфортабельных и

благополучных ночлегов, остались ли они в памяти?

С ним, Ваней Морозовым, били они «наклонку» к проклятому всеми

изыскателями и проектировщиками сорок шестому массиву. Все очень

сомневались в его устойчивости, и тогда понадобилась разведочная штольня

метров на пятьдесят от третьего яруса. А ведь выше третьего яруса вода в

трубах не поднималась, и, значит, все сто погонных метров штольни надо

было бурить всухую. То есть вся пыль твоя.

Штольня разведочная и к строителям, а тем более к скалолазам-

монтажникам прямого отношения несмела. Но изыскатели испытывали

острую нехватку людей, и соседи пришли за помощью.

—Ну, братцы, кто смелый?

Взялись Балинский и Морозов. Вызвались прежде всего потому, что

никто из них никогда не был проходчиком, не был взрывником. Не были?

18

Значит, надо попробовать.

И еще одно подстегнуло. Чья-то фраза. Дескать, кому надо, тот пусть и

делает. А настоящий скалолаз под землю не полезет, если себя уважает.

Каждому свое!

Ладно, значит, они не настоящие. Били вдвоем. Два долгих зимних

месяца, неизвестно от чего больше страдая: то ли от пыли, то ли от холода,

нестерпимого на гудящем сквозняке створа. Освоили перфораторы. Балин-

ский получил пятый разряд по ведению взрывных работ. Сами забуривали,

сами рвали, качали породу скреперной лебедкой, делая все так, как будто