Белая лилия, или История маленькой девочки, побывавшей в немецком плену

Спустя какое-то время мы услышали топот ног, голоса и лязг оружия. Мама вскочила. Прижала к груди сына, а меня взяла за руку и испуганно смотрела на дверь, которая вскоре резко открылась. Громко топая сапогами, вошёл немецкий солдат с автоматом наперевес. Он скомандовал: «Выходи быстрее» — и вытолкал нас на улицу.

Там стояла большая толпа жителей деревни. Увидев мою маму с детьми, люди запричитали и стали креститься. Мы смотрели на них с недоумением. Но в этот момент мама увидела виселицу и перекрестилась, несмотря на то, что была атеисткой, и ещё крепче прижала нас к себе. Вдруг толпа повернулась в другую сторону и снова запричитала. Мама тоже повернула голову и снова перекрестилась: два дюжих эсэсовца (так называли немецких карателей) под руки вели нашего деда. На него страшно было смотреть: одежда на нём разорвана, сквозь неё виднелись раны, и текла кровь, особенно сильно из пальцев рук, так как гестаповцы во время пыток вырвали у него ногти. Всё лицо было в кровоподтёках, один глаз полностью закрылся сплошным кровавым пятном. Он еле передвигался, но увидев одним уцелевшим глазом свою сноху (мою маму), он приостановился, и губы зашевелились, но конвоиры его подтолкнули к виселице. Они попытались поставить деда на скамейку, которая стояла под виселицей. Немцам это не удалось, так как дед был богатырского сложения. Тогда он с усилием выпрямил могучие плечи, оттолкнул немцев и, уцепившись окровавленными руками за стойку виселицы, поднялся на эшафот. Послышались крики и плач. Дед с трудом поднял руку, толпа затихла, даже солдаты перестали бряцать оружием. И в наступившей тишине, еле размыкая распухшие губы, он тихо заговорил: «Запомните, товарищи, я никого не предал, я выполнял свой долг перед Родиной. Мы победим!» Стояла звенящая тишина. Первым опомнился офицер. Он выхватил пистолет и выстрелил в деда, тот пошатнулся, но не упал. Тогда офицер подскочил к виселице и сам ногами выбил скамейку. Виселица под тяжестью тела согнулась, но устояла. Мощное тело несколько раз дёрнулось и затихло.

Толпа взревела, запричитала и двинулась в сторону виселицы. Солдаты выстроились, передернули затворы автоматов и двинулись на толпу, дав несколько очередей в воздух. Люди в панике повернули назад. В этой суматохе к нам подошёл полицай и быстро повёл в одну из хат, но по дороге мы встретили другого офицера в сопровождении двух солдат. Увидев нас, он, видимо, решил, что полицай нас арестовал, сказал: «Очень хорошо, спасибо» — и что-то приказал солдатам, которые отвели нас в тот же дом, где мы провели ночь, и закрыли в той же комнате.

Глава седьмая

Поезд идёт дальше на запад

Прошли целые сутки без пищи и воды. Мама тихо плакала, временами она давала грудь моему братику, который пытался что-то выдавить своими ручонками из груди, но мать была голодна, и он снова начинал тихо пищать, — ни плакать, ни кричать у него уже не было сил.

Рано утром в комнату вошёл тот же полицай. Положил перед нами узелок и записку и прошептал: «Записку спрячь, быстренько поешьте, скоро придут немцы». Мама спросила: «Что будет с нами? Нас расстреляют?». Полицай оглянулся на дверь, прошептал: «Я знаю только то, что вас не казнят. Офицер уехал в Брянск, в штаб. Вечером вернётся» — и быстро вышел.

Ещё сутки мы просидели взаперти. Днём, когда солдаты ушли, и всё затихло, мы подкрепились тем, что принёс полицай: варёная в мундире картошка, нарезанная редька, чёрствый хлеб и маленький кусочек сала. Мать разделила сало на три части: одну отдала мне, другую отложила братику, третью спрятала и сказала: «Не жуй, а соси!» Я уже знала: так легче приглушить голод.

Ранним утром мы услышали шум, хлопанье дверей, топот множества ног. Мама вся напряглась, прижала нас к себе. Вскоре дверь в нашу комнату распахнулась, вошли немецкий офицер, два солдата и один в гражданской одежде, как оказалось, переводчик. Офицер что-то ему сказал. Переводчик повернулся к нам и сообщил: «Вам очень повезло. Немецкое командование решило вас помиловать, не казнить, а дать возможность искупить свою вину, работая на Рейх (так немцы называли своё государство). Вам разрешается взять с собой в дорогу немного одежды и еды, вас повезут в Германию, где будете работать во славу Великой Германии». Он повернулся к полицаю: «Сходи к её родственникам, чтобы приготовили всё необходимое в дорогу». Все вышли, и мы остались одни.

К вечеру пришёл полицай, принёс чемодан с вещами и мешочек с провизией. Он был в сопровождении солдата и молча стоял рядом, но как только солдат повернулся спиной и пошёл к дверям, полицай быстро что-то сунул маме в руку. Когда все вышли, мама разжала ладонь с запиской и прочла: «Вечером вас отправят поездом вместе с другими в Германию, но партизаны попытаются поезд отбить».

Ближе к ночи пришёл тот же полицай с двумя солдатами и повел нас на улицу, где стояла телега с лошадью. Полицай усадил нас на телегу, рядом сели солдаты и полицай, и мы двинулись в сторону Брянска.

Уже глубокой ночью подъехали к эшелону, который стоял на том же пути, откуда уезжал отец на фронт в июне 1941 года. Один из солдат передал какие-то бумаги подошедшему офицеру и, выслушав его, повёл нас к товарному вагону. Мама была небольшого роста, и ей с детьми трудно было взобраться по высоким ступенькам вагона. Тогда солдат схватил меня за руку и закинул в вагон. Я почувствовала резкую боль в руке и закричала. В этот момент подошёл уже знакомый нам полицай, оттолкнул солдата, взял у мамы из рук Эдика, помог ей влезть в вагон и подал ребёнка. Затем закинул чемодан, мешок и овчинный тулуп. Опешивший от такой наглости солдат пришёл в себя и со всей силой ударил полицая в спину прикладом, тот упал вниз лицом, и солдат стал бить его ногами. Что случилось дальше, мы так и не узнали. Солдаты закрыли двери вагона и, набирая скорость, поезд двинулся в кромешный мрак, в страшную неизвестность.

Вагон, в который мы попали, был набит людьми, в основном женщинами и детьми школьного возраста. Я плакала от сильной боли в руке. Мама нашла свободное место в углу вагона, расстелила тулуп, поставила чемодан и мешок, положила ребёнка и, дёрнув меня за руку, посадила рядом с собой. От боли я закричала. Мама стала гладить мне руку, целовать, но я продолжала плакать. К нам подошла женщина, сказала, что она врач, потрогала мою руку и вдруг снова резко дёрнула её. Я заорала, но вскоре боль утихла, и я уснула на материнских коленях.

Мы ехали уже третьи сутки. Поезд двигался очень медленно, часто останавливался, но никого из вагона не выпускали. Нужду мы справляли в дыру, сделанную в полу вагона.

И вдруг услышали взрыв впереди поезда, вагоны закачались, но остались на месте. Послышалась частая стрельба. В вагоне началась паника, люди попытались открыть двери, стучали кулаками, кричали. Мама стала всех успокаивать: «Это партизаны пытаются наш поезд отбить от немцев». Люди успокоились и стали прислушиваться к тому, что происходит.

Раздался ещё один взрыв. Вагон сильно накренился. Все, кто находился в нашем вагоне, как по команде кинулись к подымающейся стороне вагона, и вагон выровнялся. Шум выстрелов удалялся, всё затихло. Загремел засов двери вагона, и люди с волнением смотрели на открывающиеся двери, ожидая увидеть партизан. Но в проёме двери показались немецкие солдат, которые яростно орали: «Выходите, выходите! Скорее!» Люди оцепенели и не двигались.

В вагон вскочило несколько солдат, которые прикладами стали выталкивать людей из вагона. Мама быстро перекинула через плечо связанные между собой чемодан и мешок, прижала к груди сына, а меня подтолкнула к дверям. Я кое-как сползла по ступенькам (рука сильно болела). Мама подала братика, а потом сама спрыгнула.

Солдаты с автоматами наперевес толчками в спину сгоняли выпрыгивающих из вагона людей с насыпи железной дороги в поле, где уже стояла большая толпа. Оттуда было видно, что рельсы перед паровозом и часть самого паровоза разворочены взрывом, позади последнего вагона рельсы тоже вздыблены, вдоль насыпи лежали убитые и раненые в полушубках. Немцы подходили к лежащим телам и, если кто-то шевелился, стреляли в голову.