Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Но услышав о приказе стрелять, женщины с детьми на руках кинулись к танкистам с криками: «В кого стрелять будете? В матерей своих и жен? Вы что, не русские?!»
Но офицер повторял: «Имею приказ стрелять! Разойдись!» И, действительно, по рации из обкома ему командовали партийные негодяи: «Огонь!»
И разрываемый противоречием ситуации, видя, что перед ним его кровные сограждане и не имея возможности не стрелять, он на глазах у толпы вынул пистолет и пустил себе пулю в висок.
Толпа замерла. И вновь взорвалась криками, обращенными к солдатам:
— Вы же наши! Вот, офицер ваш понял, что не виноваты мы! Хлеба ведь просим, для детей хлеба!
А в обкоме не растерялись: на случай бунта всегда есть верные части, привезенные из Казахстана или Узбекистана, они выполняют любую команду, это уже проверено. Солдаты, стоявшие за танками, были выдвинуты вперед и без колебаний дали залп.
Истошно закричали женщины и дети: они были впереди и первые пули попали в них. И толпа кинулась с голыми руками на автоматы! Не прошло и десяти минут, как рота стрелявших солдат была растерзана: люди впивались в убийц мертвой хваткой, грызли зубами, захватывали оружие. Присланное чекистами новое подразделение солдат было уже встречено огнем осатаневших людей и уничтожено. Толпа рвалась в бой, весь город поднялся, и в какой-нибудь час партийные бонзы и не успевшие скрыться работники КГБ были казнены восставшими.
Город попал во власть людей, не подготовленных к длительному сопротивлению. Все, что они сделали, это — разобрали рельсы железной дороги в нескольких десятках километров от города, чтобы не подошли бронепоезда и не подвезли солдат.
Тщетные надежды... Власти сначала опешили, но потом бросили на Новочеркасск специально тренированные карательные части внутренних войск особого назначения: для России — это солдаты из азиатских республик, для азиатской части страны — русские, украинцы, молдаване и др.
И восставших уничтожили. Они сопротивлялись: ведь у них были автоматы. Но скоро патроны иссякли, и на третий день город был сломлен. Начались повальные аресты...
А страна ничего не знала. Россия громадна. Лишь люди, сидевшие в поездах, остановленных на трассе, идущей через Новочеркасск, могли догадываться о чем-то, так как мимо них шли эшелоны с войсками. Выйдя через год из тюрьмы, я спрашивал у многих, что они знают о бунте в Новочеркасске — и почти никто о нем не знал.
И поэтому страна спала спокойно. Продолжались и наши будни. Возвращаясь ночью со второй смены, я стоял у барака и слушал нежнейшее воркование и посвист ласточек в гнездах под кровлей крыш: они что-то вспоминали во сне, им снился полет. А с вышек зло слепили прожектора, и часовые, щелкая затворами, передавали посты.
Зная, что я люблю поэзию, Валя Соколов начал часто бывать у меня и читать свои новые стихи. Он писал о жизни молодежи на свободе, о горьких лагерных буднях.
Вам наручники известны? Неизвестны?
Карцер — гроб сырой и тесный, очень тесный.
Знает каждый — сердцем честный —
карцер тесный...
Его тюрьма — это место, где «люди-черви в узком каменном стакане», где охранники «бьют и целят зубы выбить», где «начальник мощью чресл в кожу кресел, уверяю вас, не мало в жизни весил»... где арестант мечтает остаться «чистым, юным, перед идолом чугунным в грязь лицом не распластаться!»
Неожиданно мне объявили, что мой срок заключения уже не 25 лет, а «всего» 10. И я стал «малосрочником» — в России это «детский» срок. И сидеть мне осталось всего год... Но в лагере было полно людей, которым еще сидеть и сидеть, и они думали о побеге. И вот, была раскрыта попытка подкопа из барака, где была школа: копали из-под шкафа в комнате учителей. Нечего было особенно удивляться: делали подкоп молодые лагерники, и их явно кто-то предал.
Не успела замереть поднятая этим суета, как из рабочей зоны ночью пытались бежать, и среди арестованных там оказался Анатолий Рубин, помогавший беглецам: мы лишились хорошего парня.
А тут вдруг совсем необычное происшествие: крысы ушли из зоны... То, что это — дурная примета, все знают. Но что случится? Пожар? Землетрясение? Потоп?
Был конец зимы, мели метели, и было странно и страшно смотреть, как через запретзоны шли тысячи крыс, уходя по снегу из-под бараков и уборных.
Но с нами ничего не произошло: лишь подпочвенная вода, выступив на поверхность, залила подполья и ямы уборных. Это и почувствовали заранее мерзкие твари. Вскоре они вернулись.
Метели намели сугробы вдоль запретзон, вплотную к заборам, и опять не утерпели ребята: пятеро ночью прокопали тоннель в сугробах, прорезали забор и ушли. Но в работе они так закоченели, что не выдержали и зашли в какой-то дом погреться, а хозяева все поняли и тут же передали их охране, раскиданной по всей Мордовии. Ведь за каждого пойманного беглеца населению платят по 100 рублей и еще дают барана или овцу — как тут не соблазниться этим нищим, до сегодняшнего дня не знающим обуви и ходящим в лаптях!
А новички все прибывали: ехали студенты, рабочие, солдаты — контингент заключенных явно менялся. Но методы следствия — нет.
— Я следователю говорю: ничего я не скажу, и не ждите, — объясняет соседу, сидя на нарах, вновь прибывший. — А он в ответ: «У нас времени много, никуда ты от нас не уйдешь». И вот допрашивает, допрашивает, допрашивает — до посинения.
Как-то читает следователь мой дневник: взяли дома, при обыске. И говорит:
— Тут вот есть место, где написано о нашей стране, клевета написана о том, что государство с большой территорией, как правило, управляется деспотическим режимом. Тебя за одно это расстрелять надо!
— Так это же не я сказал, — объясняю, — это не мои слова, это Монтескье сказал, а не я!
— Монтескье, говоришь? Давай адрес этого Монтескье, где он живет?
Рассмеялся я и еще не понимаю, неужели он и вправду не знает, что Монтескье двести лет, как умер. А следователь видит, что я смеюсь, и говорит, небрежно так:
— Знаю, что не скажешь адреса. А он мне и не нужен: арестовали мы уже твоего Монтескье, он давно «раскололся»!
А рядом сухонький старичок рассказывает другому, доживающему свой век в лагерях:
— Приехали мы в Перловку, под Москвой такая станция дачная. Там у меня кум с кумой живут, квартиру получили. На новоселье мы со старухой ехали. Сошли с поезда, идем, а где эта улица не знаем. И вижу, идут какие-то люди, человек десять, тоже с поезда. Ну, думаю, местные, должны знать. И к ним. Тронул за рукав одного, такого высокого: где, мол, тут такая-то улица? — А он молчит и подбородок задрал, на меня не смотрит. Я его опять: гражданин, я же вежливо спрашиваю... А он и не глядит. Я его так-то раза три все спрашивал, и, наконец, он что-то мне не по-нашему громко так сказал и отвернулся. Я так и обмер: знаю ведь, что с иностранцами говорить не полагается, как бы греха не вышло... Старухе говорю: видала? А она уже меня клянет на чем свет стоит. Ругаемся мы так посередь улицы, а тут подходят какие-то трое и говорят, вежливо так говорят: «Можно вас на минуточку?» — «Что?» — говорю... а у самого ноги дрожат — ведь год-то 1950-й... А тут и машина подошла, меня — туда, и больше я ни старухи, ни свободы не видал: дали мне, рабу Божьему, 25 лет «за связь с иностранцами».
И вот, в этой «нормальной» обстановке советских концлагерей прозвучало, как выстрел: Солженицын — какой-то бывший политзаключенный — написал (и ему разрешили издать!) книгу о политлагерях. Она называется «Один день Ивана Денисовича».
Об этом прямо писали нам родные и друзья. Мы не верили.
Но книга пришла. Цензор вначале не хотел ее выдать, но мы добились. Очередь стояла около читающего, книгу читали и днем, и ночью.
Когда я прочел, я протер глаза и сказал:
— А лагеря еще есть? Ничего не понимаю...
И, действительно, это было верхом обмана и демагогического издевательства. Ведь «Иваны Денисовичи» ходили по зоне: вон он идет, Сережа, лагерный тихий сумасшедший, простой крестьянин, сидящий уже лет двадцать и рехнувшийся. Мало ли их тут?! И вдруг эта книга.
