У стен Ленинграда

— А ты прислушался к звуку выстрелов, откуда он стреляет?

— Нет, а что?

— Как же мы его найдем, если не знаем даже, откуда он стреляет?

— Сережа, ты ведь знаешь волчью повадку фашистов: они в одиночку на охоту не ходят, а целой стаей.

— А у тебя что, нет напарника?

— Нет. Захаров ранен в прошлом бою, еще из госпиталя не вернулся.

Втроем мы ушли в роту Акимова. До наступления полной темноты не сводили глаз с рубежа противника, осматривали внимательно каждую ржавую банку, лохмотья, которые валялись на бруствере немецкой траншеи, но ничто не вызывало подозрения, что именно там мог притаиться вражеский стрелок.

Найденов поднял голову от окуляра прицела, поморщился от боли, стал растирать рукой онемевшую шею, недружелюбно глядя на Бодрова.

— Сережа, ты чего на меня злишься? Я тут при чем?

— Как при чем? — крикнул Сергей. — Где без тебя могли обойтись, там ты тут как тут, а у себя под носом проглядел гадюку! Вот теперь ищи ее целыми днями.

Бодров дружески положил руку на плечо товарищу:

— Эх, Сережа, Сережа! Я тебя понимаю. Скорей бы шли наши в наступление, а то стыдно перед товарищами: они гонят гитлеровцев вон с нашей земли, а мы все топчемся на одном месте, разглядываем эти банки, тряпье, ругаем друг друга за то, что опередил убить врага. Выгнать бы их в поле, там бы сподручнее было бы.

В канун годовщины Великого Октября всю ночь шел ледяной дождь. Хотелось прижаться к чему-то теплому, согреть дрожащее от холода тело… Но враг близко, нужно зорко охранять город Ленина — колыбель пролетарской революции.

На заре дождь прекратился, подул морозный северный ветер. Небо на востоке порозовело, как бы от натуги, с какой оно сдерживало рвущееся из-за горизонта солнце. Но сдержать восход оно было не в силах: заря расступилась, пропуская огненный шар. Земля озарилась ясным, но негреющим светом. Вокруг, насколько хватает глаз, все оделось в сверкающий серебром наряд. Тоненькие веточки кустарника украсились множеством ледяных сосулек, а из прошлогоднего птичьего гнезда свисала огромная седая водяная борода, схваченная морозом. При малейшем дуновении ветра все это колебалось, дрожало, излучая радужный блеск. Ледяные пальчики, ударяясь друг о друга, издавали чуть слышный протяжный мелодичный звон.

Крохотные иглы инея, подхваченные ветром, медленно кружились в воздухе и осыпали руки и спины стоявших в траншее солдат. Это первое ясное морозное утро щедро разметало осенние краски. Даже сухая, без единого сучка дровина, вся искалеченная, торчащая в нейтральной зоне, и та заиграла своим серебристым нарядом в лучах утреннего солнца.

Не хотелось думать о том, что при такой красоте наступающего нового дня может пролиться кровь, овдоветь женщина, осиротеть ребенок.

— Осип, идем завтракать! Хочется есть, да и варежки как дубленые стали, посушить надо, а то винтовку не удержать, — сказал Найденов и, сняв рукавицы, сунул их под ремень, дыханием согревая покрасневшие руки.

После завтрака Найденов полез на второй ярус нар отдыхать, а я отправился к Романову.

В блиндаже командира было тепло и уютно: земляной пол чисто выметен, на столе горела свеча. Романов лежал на деревянном топчане. На груди Петра лежала раскрытая книга.

Романов долгим, тоскующим взглядом уставился на меня. Такой взгляд я не раз видел у тяжело раненных товарищей.

— Иосиф, будь мужественным. Выслушай меня. Вчера Круглов был на торжественном вечере в Доме Красной Армии в Ленинграде, по пути зашел навестить твоего сына… Володеньки больше нет, он убит осколком снаряда двадцать второго октября.

В блиндаже мне стало душно. Я выбежал в траншею…

Ожидание

В первых числах декабря, уже по снегу, несколько дней кряду незнакомые мне офицеры тщательно осматривали наши рубежи и позиции противника. На наш вопрос: «Когда начнем наступать?» — командиры отвечали неопределенно: «Зимовать, ребята, под Ленинградом не будем» — и больше ни слова.

Чаще обычного к нам в траншею стали наведываться корректировщики и офицеры-артиллеристы. Они просили показать, какие и где расположены огневые средства немцев. Найденов в свою очередь побывал в гостях у гвардейцев-минометчиков, которые облюбовали для себя местечко на склоне Пулковских высот.

Все было у нас готово к долгожданному дню — дню наступления. Каждая огневая точка, каждый блиндаж противника были на прицеле наших пушек и минометов.

В ночь на двадцатое декабря сорок третьего года к нам на оборону пришли свежие силы; в основном это были молодые бойцы. Они выглядели очень нарядными в своих белых овчинных полушубках, в новеньких серых валенках, с воронеными автоматами. У многих были ручные пулеметы-пистолеты. Повстречались земляки, завязывались дружеские беседы. На помощь защитникам Ленинграда пришли металлурги Урала, оружейные мастера Тулы, автомобилестроители Горького, хлеборобы тверских и вологодских колхозных и совхозных полей. Знакомясь ближе, мы при свете осветительных ракет показывали прибывающим товарищам расположение огневых точек врага, а потом и постреляли вместе. А на рассвете неожиданно пришел приказ: нашему, 602-му полку отойти на второй рубеж обороны.

Вечером мы уже были в Ленинграде.

Когда мы шли по проспектам города, я видел, как иногда солдаты или командиры внезапно выходили из строя, ненадолго останавливались возле обгорелой коробки дома, из которой торчали согнутые огнем железные балки, или просто у груды кирпича. Я тоже остановился у большой груды кирпичей и железного лома на Нижегородской улице.

— Ты что стоишь? — спросил Найденов, поравнявшись со мной.

— Здесь погибли мои жена и сын.

Сергей снял ушанку, молча постоял рядом со мной.

— Сережа, ты иди, я догоню, мне необходимо побывать еще в одном месте, — сказал я.

— Осип, позволь, я пойду с тобой, — не желая оставлять меня одного, попросил Найденов. Он, конечно, понял, куда я собирался идти.

Мы быстро пробежали по Аптекарскому переулку и вышли на проспект Карла Маркса.

— В каком доме жил Володя?

— Дом тридцать четыре, напротив церкви.

Входная дверь и окна фасада дома были наглухо заколочены. Мы прошли во двор, но вместо двора увидели глубокую воронку от разрыва снаряда… Дальше я не мог сделать ни шагу. У меня вдруг что-то случилось с коленками, они перестали сгибаться. Я сел на скамейку у двери. Через эту дверь мы вместе с Володей когда-то входили в дом… Шли минуты, и вот я услышал голос Сергея:

— Осип, пора идти, а то не догнать будет наших.

— Да, пора. Пойдем.

Мы догнали свою роту, когда она вышла на проспект Энгельса. К утру мы уже были в Лисьем Носу, где остановились на кратковременный отдых.

В эту спокойную ночь нашего отдыха, проведенную в натопленном доме, мне захотелось остаться одному.

Товарищи, после того как днем помылись в бане, побрились, очистились от густой траншейной грязи, спали крепко, глубоким сном, разметав руки. Заразителен сон здоровых людей — не помню, как уснул и я. Очнулся от прикосновения чьей-то руки. По привычке быстро вскочил на ноги. Передо мной стоял Сергей с двумя котелками в руках:

— Давай завтракать, потом тебе надо идти в штаб дивизии, вызывает какой-то Черепуха.

— Кто сказал?

— Ротный велел передать.

И я зашагал к отдаленному домику на окраине Лисьего Носа, где расквартировался штаб 109-й дивизии 42-й армии.

Начальник штаба полковник Черепуха сразу приступил к делу:

— Есть полторы сотни новеньких снайперских винтовок, их необходимо пристрелять. Сейчас должен прийти начальник артснабжения, с ним вместе и решим, где лучше заняться этим делом.

В дверь постучали. Вошел майор Ражнов, начальник артснабжения дивизии.

— А мы вас и поджидаем, — сказал полковник. — Надеюсь, вы знакомы со снайпером-инструктором Пилюшиным?

— Еще бы! Горло мне перегрыз из-за снайперских винтовок.

— Вот и хорошо, что перегрыз. Если бы вас не тормошили, вы бы проморгали эти полтораста винтовочек. Где организуете пристрелку, решите сами, но винтовки не позднее первого января должны быть направлены в подразделения.