У стен Ленинграда

— Осип, я лежал в одном госпитале с Андреевым.

— Как он себя чувствует? Скоро ли вернется?

— Плохо. Иной раз узнавал меня и говорил нормально, а другой раз вроде и смотрит на тебя, а говорит разную чушь. Крепко его, гады, стукнули по голове, никак не может прийти в себя.

— А Зина?

— Я ее встретил в канцелярии, когда выписывался. — Сергей подал мне угольничек от Строевой. — Она просилась на выписку, но врач ее задержал: с ногой у нее все еще неладно.

Найденов досадливо махнул рукой, взял под мышку ящик гранат и ушел в глубь траншеи. Я отправился в блиндаж, лег на нары и пролежал с открытыми глазами до утренней зари.

Утром в землянку пришел Найденов:

— Вставай, Осип, послушай, что я хочу предложить. Обращаясь ко всем присутствующим, он сказал:

— Ребята, завтра, первого сентября, большой праздник всех учителей. А моя сестренка первый раз пойдет в школу. Давайте поздравим с праздником нашего командира роты — учителя Романова!

Предложение Найденова было встречено с восторгом. Многие вспоминали своих родных, братьев и сестер.

В блиндаже разом все зашумели, засуетились, будто мы сами собирались идти в школу. Правда, новеньких тетрадей и карандашей у нас не оказалось. Но это никого не смущало. Заготовили листочки, огрызки карандашей — что нашлось. К вечеру все приготовления были закончены. Все это делалось в глубокой тайне от Романова. Утром первого сентября мы побрились, переменили подворотнички, взяли сумки и цветы, которые где-то раздобыли ребята, и гуськом по траншее направились к землянке командира роты.

Остановившись за последним поворотом, мы направили на разведку в командирский блиндаж сержанта Базанова.

— Ребята! Идите скорее! Лейтенанта нет, телефонист сказал, что он ушел в первый взвод и вот-вот должен вернуться.

Расселись кто где: на ящиках, на нарах, на гранатной нише. На стол поставили в консервной банке цветы, зажгли две свечи, положили на колени сумки, на них листки бумаги и карандаши. Бойцы сидели в торжественной позе. Базанову было поручено преподнести лейтенанту цветы и поздравить с началом учебного года.

Романов, войдя в блиндаж и увидя нас с листками бумаги и карандашами в руках, в недоумении остановился. Мы встали. Базанов подал командиру букет подсохших полевых ромашек и торжественно провозгласил:

— Товарищ командир роты! Поздравляем вас с началом учебного года!

В первую минуту Романов не понял, о чем идет речь. Потом я увидел, как радостно заискрились его глаза. Широко улыбаясь, он прижал левой рукой к груди букет поблекших цветов, а пальцами правой руки то обшаривал пуговицы гимнастерки, то в смущении приглаживал волосы…

— Спасибо вам, мои боевые друзья-товарищи, что вы не забыли этот радостный для всех советских учителей день. Какие вы молодцы, что вспомнили об этом дне!

Лейтенант, выжидая, когда товарищи рассядутся по местам, стоял у двери блиндажа, все еще охваченный радостным волнением. Немного успокоившись, он осторожно положил цветы на стол, открыл планшет.

— Сегодня, товарищи, — сказал Романов, по-учительски растягивая слова, — школьный урок у нас начинается необычно — с политинформации. Я сообщу вам радостную весть: наши войска завершили разгром гитлеровцев под Орлом и Белгородом. Контрнаступление наших войск началось в двух направлениях: из района севернее Орла на юг и из района восточнее Орла на запад. За месяц боев враг потерял четыре тысячи шестьсот пять танков, тысячу шестьсот двадцать три орудия, две тысячи четыреста девяносто два самолета и свыше ста тридцати двух тысяч солдат и офицеров убитыми и пленными… Остатки разбитых гитлеровцев наши войска гонят на запад. Думаю, что и мы не дадим зимовать фашистам под Ленинградом. Этот урок запомнится немцам!

Зазуммерил телефон. Лейтенант взял трубку. Через минуту он положил ее на место и сказал:

— Сейчас мне передали, что к нам в батальон приехал высокий гость. Он может появиться и в нашей роте. Поэтому я прошу всех вернуться в подразделения и занять свои боевые места… Еще раз спасибо за ваше внимание, за цветы.

Базанов подал нам условный знак: «Сгинь!» Мы быстро покинули командирский блиндаж.

В снайперском гнезде, куда я зашел, Найденов уже сидел у перископа.

— Заметил какие-нибудь изменения на рубеже противника за время моего отсутствия? — спросил я.

— Нет, все та же маскировка: банки, тряпье и разный хлам.

Найденов прикрыл бойницу, уселся прямо на земляной пол.

— Жарко сегодня что-то. — Сергей сердито сдернул с головы пилотку, вытер влажное лицо: — Как назло, ни один фриц не высовывается.

Я уселся у перископа, чтобы просмотреть знакомые места, где нет-нет да и появлялись самодельные перископы немцев. Не найдя ничего подозрительного, я остался сидеть у стрелковой амбразуры, выслеживая вражеского наблюдателя или офицера, которые обычно в это время проверяли свои посты. Они высовывались, чтобы взглянуть в нашу сторону.

Временами, когда сидишь у перископа, делается не по себе от тошнотворного трупного запаха, и ничто не может отвлечь от него. Везде, куда ни глянешь, одно и то же: обожженная земля, избитые осколками -и пулями стволы деревьев, ямы, проволочные заграждения.

Вдруг откуда-то со стороны противника донеслись звуки музыки. Я старался определить направление этих звуков, но так и не нашел их источника.

И вдруг я увидел, как маскировочный щиток на амбразуре вражеского снайперского окопа осторожно отодвинулся в сторону. С такой же осторожностью стрелок установил винтовку и притаился. Медлить было нельзя, так как немец мог в любую минуту убить кого-либо из наших бойцов. Я выстрелил в черную пасть бойницы, не видя лица противника. Винтовка в руках немца дернулась кверху, стукнувшись о верхнюю часть амбразуры, и упала назад в окоп. Я убрал свою винтовку, прикрыл стрелковую щель, взглянул на Найденова. Прислонившись к стенке окопа, он безмятежно спал. Уйти в другое место и продолжать наблюдение я не мог — нельзя оставить спящего, товарища. Проснувшись, он обязательно откроет бойницу, за которой, возможно, следят немецкие стрелки. Ведь ни один снайперский выстрел, с чьей бы стороны он ни прозвучал, не оставался незамеченным.

Я тронул спящего Найденова за плечо. Сергей мигом вскочил на ноги, схватил винтовку и страшными глазами уставился на меня:

— А? Что? Немцы?

— Проснись! Немцы на своем месте, я разбудил тебя, чтобы предупредить, что стрелял.

— А-а! И как это я уснул? Извини. Ночью пришлось повозиться с одной огневой точкой. — Сергей, судорожно зевнув, уселся на прежнее место.

— Пойду завтракать, Сергей. Потом пойдешь ты. Смотри, чтобы все было в порядке. Придет гость — -доложи.

По пути я заглянул в землянку пулеметчиков — навестить Максимыча. Солдаты завтракали и внимательно слушали товарища, читавшего газету «Ленинградская правда».

— «Тридцатого августа советские войска Южного фронта… — чтец мельком взглянул на меня и продолжал: — решительным штурмом взяли город и порт Таганрог. Ростовская область полностью очищена от фашистских оккупантов».

— Здорово, ребята, а?

— Там-то ладно получается, а вот мы засиделись под Ленинградом, сказал Максимов, набивая трубку. Потом обратился ко мне:

— Осип, я тут думаю, как бы наладить нам ночную стрельбу из пулемета по тылам немцев.

— Очень хорошо, только надо установить угломер-квадрант.

— Но, видимо, это не простая штуковина, ни у кого из пулеметчиков ее не видно.

— А ты, Максимыч, видел монокулярный пулеметный прицел? Он позволяет бить на дальнее расстояние.

— Видеть-то видел на стрельбище, да где мне в нем разобраться! Уж больно там много всяких колесиков да винтиков. А угломер — это попроще, по памяти можно установить необходимый угол прицела.

— Да это такой же оптический прицел, как и у снайперской винтовки, только больше по размеру и по-другому устроенный. Он тоже укрепляется на угломерном столе. С его помощью можно определить прицел до одной тысячной. Понимаешь, как это важно при стрельбе с закрытой позиции по открытой цели?