Мадам Любовь

- Что это?

- Много будешь знать - скоро состаришься, - усмехнулась Маша, - лучше спой что-нибудь... Вон твой мусью на подходе...

До конца смены комок жег мне грудь, не давал думать ни о чем другом. И вовсе лишил покоя, когда оказался небольшой, отпечатанной на стеклографе газетой на русском языке "Советский патриот".

Кому же непонятно, что означал для нас этот листок? В нем каждая строчка, каждое русское слово возвращало на родину. Хотя о том, что происходило на родине, в газете было сказано мало. На листке не хватало места обо всем рассказать. О многом приходилось догадываться по ссылкам на предыдущие номера. Вот, например... Жаль, мне удалось сохранить лишь этот номер, смотри:

"Как мы уже сообщали, после разгрома под Сталинградом шестой армии Паулюса значительно усилился подъем участников Сопротивления на юге и севере Франции.

На востоке и северо-востоке появились новые отряды франтиреров, в составе которых советские офицеры и солдаты..."

Разгром под Сталинградом... Новые отряды советских партизан... Где-то здесь, рядом. Ведь мы же на востоке Франции. Как их найти? В газете сказано о каком-то Центральном комитете военнопленных. Мы старались угадать, что происходило за нашей оградой, в других лагерях...

III

Не сразу. По миллиметру в день самодельной пилкой надрезали решетку...

Или:

простой алюминиевой ложкой вычерпывали землю под тюремной стеной...

Или:

день за днем, час за часом, высчитывая минуты и секунды, выслеживали смену часовых, чтобы прыгнуть к горлу задремавшего солдата и... бежать. Бежать долгие ночи, в обход больших селений и проезжих дорог... Потом, изголодавшись и обессилев, выйти в поле к незнакомой крестьянке, подростку или старику. Еле слышно произнести:

- Призонье рюс...

Тогда их вводили в дверь небогатого дома, на столе появлялся хлеб, сыр, вино. Из старых шкафов вытаскивались пропахшие нафталином куртки мужа и сына. На темный чердак поднимались пролежанные перины, а дня через три, а то и через неделю приходил человек, знающий, куда следует проводить "призонье рюс".

Так было со многими. И не было никогда, - во всяком случае, никто из моих товарищей не рассказал о таком случае, когда бы эти, трудно выговариваемые русскими, два слова не выводили на дорогу спасения.

Выводили, если только беглец не совершал грубой ошибки, если не поддавался отчаянию, не шел напрямик, ничего не разведав, прикрывшись лишь тупой поговоркой: "Будь что будет".

В Лотарингии, среди заповедных дубрав, в чащах граба и бука Геслингенского леса пролегали тайные тропы. Они вели от самой франко-германской границы, от лагерей Саарбрюкена, Фарбах, на северо-восток, туда, где лежала в своем, давно молчаливом и бессмысленном величии, линия Мажино. У эльзасских гор такие же тропы пересекали холмы и овраги.

По ним пробирались худые, обросшие и оборванные люди. Словно линия Мажино, не успевшая оправдать надежды защитников Франции, каким-то скрытым магнитом притягивала новых бойцов.

Так же, как в лесах Белоруссии, возникали маленькие отряды, вернее безоружные группы вернувшихся в строй солдат. Их находил кто-нибудь из местных охотников и, долго приглядываясь, ощупав неожиданными вопросами, решался провести "призонье рюс" в отряд маки.

Бывало и так - долго беглец бродил в одиночестве. Не находя товарищей, становился сам себе командир, боец и политработник. На севере Франции, в городе Лилле, в течение нескольких месяцев появлялись писанные от руки, с плохим знанием французской грамматики, полные страстных призывов листовки и даже злые карикатуры на манер "Окон РОСТА".

Их находили в почтовых ящиках, на фабричных дворах, в грузовых автомобилях. Все они были написаны одним почерком, одним человеком. Ни подпольщики Лилля, ни в Центральном комитете Французской компартии долго не знали, кто этот одинокий франтирер. А когда наконец разыскали, он оказался бежавшим из лагеря русским военнопленным. Политрук Советской Армии Марк Слабодинский из села Дашковичи Винницкой области...

Против законов, соблюдаемых романистами, я вдруг ввожу новые лица, не собираясь давать им характеристики.

Я назову их настоящие имена... Иначе поступить автор не может, как не может не сказать о других добрых товарищах, живших под условными кличками: "Ник", "Базиль", "Московин", "Барс", "Пчела" или "Чубчик".

О каждом из них можно рассказать не меньше, чем о Любе Семеновой. Они оказали решительное влияние на дальнейшую жизнь героини повествования, вот почему я называю эти имена, и пусть их помнят как можно дольше...

...В парижском пригороде Селль де Сан-Клу, в задней комнате бакалейной лавочки, среди банок зеленого горошка, маринованного тунца и широкогорлых бутылок томатного сока встретились пятеро.

Это были: "Базиль" - Василий Таскин, лейтенант советских пограничных войск, бежавший из лагеря возле города Бруви.

Иван Скрипай, капитан, не успевший еще сменить землистый цвет лица лагерного заключенного на легкий парижский загар.

И Марк Слабодинский. Этих трех привел мосье Жорж, как приветливо назвал лавочник представительного шатена лет сорока, говорящего по-французски с едва заметной южной певучестью.

Их ждал плотный, среднего роста француз. Судя по засаленной куртке и повязанному на шее платку, рабочий завода или портового склада. Он встретил вошедших улыбкой, но улыбались только губы. Глаза строго и чуть недоверчиво впивались в лицо каждого незнакомого человека. Но пришедшие были не совсем незнакомы. Мосье Жорж, а точнее Георгий Владимирович Шибанов, эмигрант, член Коммунистической партии Франции, по поручению Парижского союза русских патриотов собрал и передал Центральному комитету довольно подробные сведения о каждом. Теперь оставалось только свести их с уполномоченным ЦК по работе среди русских военнопленных.

- Товарищ Гастон, - представил Шибанов француза.

- Ларош, - добавил тот, пожимая руку Таскина.

Что могла решить эта встреча трех бежавших из плена русских офицеров и двух французских коммунистов? Конечно, она могла бы не значить ничего, окончившись тихой беседой за бутылкой "Шато Марго"...