Я Береза, как слышите меня

Оторопел пилот, а потом понял, что это его воздушный стрелок, на ходу впрыгнул в уже занятую экипажем Хухлина кабину, так и не сумел развернутся в тесноте - застрял вниз головой.

После посадки мотор машины заглох - кончилось горючее. Все, кто был на аэродроме, помчались к замершему штурмовику. И вот начали разбираться: вытащили из задней кабины одного воздушного стрелка, второго, потом летчика. Коняхин сидел в своей кабине бледный, откинувшись головой на бронеспинку, закрыв глаза, его мокрые курчавые волосы прилипли к вискам.

Первым к нему бросился майор Карев и стал целовать его. Затем, прямо на крыле самолета, он взволнованно обратился к однополчанам:

- Товарищи! Летчик Коняхин выполнил заповедь великого полководца Суворова: сам погибай, а товарища выручай! Он трижды выполнил эту заповедь - и штурмовик привел на аэродром, и друга спас, и сам жив. Качать героя!

Летчики и стрелки вытащили Коняхина из кабины и так, на руках, донесли его до штабной землянки. На другой день нагрянули фотокорреспонденты из армейской и фронтовой газет. Хотели сфотографировать героя, а он спрятался от них и предал через друга полный отказ:

- Не дамся! Здесь не фотоателье, а боевой аэродром, и я позировать не намерен.

Так и вышла статья в газете без портрета Коняхина.

Однажды я была свидетелем такого диалога друзей:

- Ты еще жив? - спросил Коняхин Хухлина.

- Я-то жив, но вот, как это тебя еще не сбили? А надо бы дать тебе шрапнелью по одному месту, чтобы ты вовремя спать ложился, а не засиживался с Катюшей из медсанбата.

Вот так они всегда подсмеивались друг над другом, но друзья были верные. Еще один эпизод из той фронтовой дружбы.

- Витек! - как-то обратился Коняхин к Хухлину. - Послушай, что мне мама пишет. И Андрей достал из нагрудного кармана гимнастерки сложенный вдвое конверт.

- Где она живет-то сейчас?

- Как где? В Сибири, в селе Ястребове, что в восемнадцати километрах от Ачинска - в "родовом имении"... И Андрей начал читать письмо:

"Андрюшенька, проводила я на фронт тебя и троих твоих братьев. Наказ дала - бить супостатов, гнать их с земли русской до полной победы!.. Петя воюет танкистом, Гаврюша - артиллерист, Лева - в пехоте. А ты у меня летчик... Рожала я тебя, сынок, в бане, на соломе, без всякой посторонней помощи. Помню, после родов лежала и смотрела через дымоход в потолке в небо. Оно было такое чистое-чистое, и очень много было звезд. Твоя, Андрюшенька, звезда светилась ярче всех. Это хороший знак.."

- А в кого ты такой курчавый?

- Как в кого? В отца. Он у нас красивый и веселый. Песни петь любит и нас научил. Отец наш ведь тоже на фронте. Бедная мама... Как кончится война, сразу поеду в Ястребово свое родовое, к маме...

Хухлин обнял правой рукой плечи друга и они зашагали на стоянку самолетов, на репетицию. Предстоял концерт художественной самодеятельности и друзья готовились петь свою любимую песню:

Славное море, священный Байкал...

Аккомпанировал им тоже сибиряк - Павел Евтеев. Он возил баян с собой всю войну - как только распрощался с институтом, в котором учился на третьем курсе. А как играл Павел! Мы заслушивались его вдохновенной игрой и были благодарны за те минуты, которые нас уводили от войны...

Женихи

7 июля от гитлеровских захватчиков был освобожден город Ковель, и мы перелетели на один из аэродромов в тот район. Там, помню, мне приказали сразу же лететь на разведку дорог, скопления войск противника и все это заснять на пленку. По пути я залетела на соседний аэродром за истребителями прикрытия. Пара самолетов уже поджидала меня с запущенными моторами. Пока я делала круг над аэродромом, они взлетели и начали набирать высоту.

Быстро связалась по радио с их ведущим и, не переводя дыхания, говорю:

- Буду вести визуальную разведку и фотографирование. Пожалуйста, далеко не отходите - прикройте. Ясно? Прием!

Обычно в таких случаях ведущий истребитель отвечал: "Вас понял, и повторяет задачу или уточняет, если что-то неясно. А тут, после короткой паузы - охрипший тенорок, полный сарказма:

- Эй, ты, горбатый! Чего пищишь, как баба? - Помолчав, добавил с досадой: - А еще штурмовик! Противно слушать... - и присоединил крепкое словцо.

Оскорбительное "баба" затронуло меня. Сгоряча хотела было ответить тем же, да сдержалась: они ведь и не подозревают, что в подчинении у бабы. Мне даже стало весело.

Задание я выполнила успешно. Возвращаясь домой, связываюсь по радио со станцией наведения и передаю обстановку в разведанном районе. Знакомый офицер со станции наведения нашей дивизии благодарит за разведданные:

- Спасибо, Аннушка!..

И тут истребители будто с ума посходили: такое начали выделывать вокруг моего самолета! Один бочку крутанет, другой - переворот через крыло. Затем утихомирились, подстроились к моему "ильюшину" и приветствуют из своих кабин, машут мне руками. Пролетая мимо их аэродрома, я поблагодарила истребителей на прощание:

- Спасибо, братцы! Садитесь! Теперь я одна дотопаю...

Но мои телохранители проводили меня до самого нашего аэродрома. И только после того как я приземлилась, они сделали над аэродромом круг, покачали крыльями и скрылись за горизонтом.

На командном пункте докладываю командиру о выполненном задании - все слушают мой доклад, но, замечаю, чему-то улыбаются и вдруг откровенно засмеялись.

- Лейтенант Егорова женихов стала приводить прямо на свою базу!.. добродушно прокомментировал Карев.

Смеются летчики, смеюсь и я, довольная удачной разведкой. Прилетела без единой царапинки.

Назаркина - стрелок отличный!

...Затишье. В такие дни в полку много мероприятий. На открытом партийном собрании прием в партию. Собрание проходит прямо на аэродроме, под крылом самолета. Открывает его парторг полка капитан Василий Иванович Разин. Он зачитывает заявление летчика Коняхина, в котором слова, идущие от сердца: "Жизни своей не пожалею за Родину, за партию, за Сталина.." Собрание единогласно решает принять Андрея Федоровича Конюхина в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков.

Зачитывают заявление Евдокии Алексеевны Назаркиной: "... 1921 года рождения, русская". Она просит принять ее кандидатом в члены ВКП(б). Дуся заметно волнуется. Одернув гимнастерку, поправив медаль "За боевые заслуги", рассказывает автобиографию:

- Отец мой, - Назаркин Алексей Ильич, был солдатом в первую мировую войну. Воевал под командованием генерала Брусилова. Награжден четырьмя Георгиевскими крестами. Дослужился он до чина старшего унтер-офицера. Был тяжело ранен. Когда мама умерла, в семье осталось шестеро детей - мал мала меньше: четыре брата, две сестры. Тяжело было отцу прокормить нас, и он отнес в торгсин свои Георгиевские кресты и купил нам по ботинкам да сахару... Дуся замолчала, наклонила вниз голову, а руки что-то нервно искали в карманах юбки, надетой вместо брюк ради такого торжественного случая. Наконец она достала конверт и начала сбивчиво говорить:

- Вот братишка Вася прислал письмо. Пишет, что похоронили они отца. Папа последнее время был председателем колхоза в деревне Тишково под Москвой. Сорвался с цепи колхозный бык, отец бросился его ловить, да зацепился за что-то деревянной ногой и упал. Лежачего отца бык начал поддевать рогами и бросать. Женщины, неистово крича, разбежались в стороны. Помочь отцу было некому... Сами знаете, - добавила Дуся, - в деревне остались только стар, да млад. Братья все на фронте, кроме Васятки. Иван погиб, защищая Севастополь, а Семен - под Москвой...

- Что еще пишет братишка? - спросил кто-то.

- Похоронили отца рядом с мамой, - читала Дуся, а по лицу ее текли крупные слезы. - Поплакал я, дорогая сестра, на могилках, да и решил податься в Москву, там сказывают, всех принимают в ФЗУ, не смотрят на образование, а оно у меня не ахти какое всего три класса. Попрошусь, может, примут, и тогда я буду сыт и одет. Ты обо мне не беспокойся, бей фашистов так, как бьет их брат Миша - его ведь орденом наградили. Сестра Даша зовет меня к себе в Кораблино Рязанской области, но я попытаю счастье на заводе "Красный богатырь", где ты раньше работала".