Iron Maiden_ Знак Зверя

И был ад, здесь и в бесконечности. И не только потому, что всякий ад и всякая бесконечность только здесь и бывают. Со времен неприкаянного скрипача и короля вальса дьявольские музыкальные пристрастия несколько изменились. И теперь новая музыка, более верно отражавшая его настроения, ублажала чернобожьи уши на этом сатанинском балу. Бал состоял из двадцати номеров и был разбит на две части: одну большую, как туловище, и вторую, маленькую, как голова, ту, что на бис. Heavy metal - вот чего не хватало брокенским вакханалиям прошлого! Устранивший этот досадный пробел отец четырех детей и «хеви-метала» как он есть, вел себя совершенно не подобающим для нормативного прихожанина образом. Он появлялся то в одном, то в другом месте сцены, то пытался придавить ногой монитор, наводя на черную пустоту зала гриф своего бывшего синего, а ныне перекрашенного «Фендера». (Что на Родине фаллического символизма могло, конечно, быть понято превратно всеми, кроме любителей Maiden.)

Дикинсон выкидывал разные бегемотовские штучки. То оторвет двухметровый палец у «древесного» Эдди, чья безобразная сучковатая голова показалась за ударными во время «Fear Of The Dark», то радостно сопрет стул из-под МакБрейна перед выходом на бис. Все это склоняло к тому, что хороший драйв где-то у него внутри при большом стечении публики все же возникал, и если бы слова сдавались, как стеклотара, приемщики взяли бы у него далеко не все.

Плосконосый лемур МакБрейн проглядывался лишь мозаичными фрагментами из-за своих многочисленных альтов и тарелок. Судя по их жалоб-

'«Горе вам, Земля и Море...» (библ.)

ному звону, перепадало им регулярно, всем и каждому. Мюррей источал свое обычное добродушие, периода полураспада которого, наверно, сполна хватило бы на несколько человеческих жизней. Его пальцы перебегали по колкам и струнам с такой легкостью, которая свойственна только лесному огню, радостно вспыхивающему на сухой бересте. Больше других бесенка напоминал Герц, подпрыгивавший и переминавшийся на обутых в кроссовки копытцах. Черти!

В зале зажегся неспешный свет, и настала тьма. И было так, когда не ты думаешь мысль, а мысль думает тебя. И было понятно что что-то уходит и больше уже не будет. И еще то, что ты не хочешь идти, потому что там, куда ты идешь, может, и не будет хуже, но уже не будет того, что сейчас уходило. И то, что даже если остановишься и закроешь глаза, ты все равно уйдешь. И это не было движением дальше, это было минутной стрелкой, перешедшей на другое деление под действием неведомых маленьких шестеренок. И вместо того чтобы понять, что она идет по кругу, стрелка хочет узнать, что под ней внутри. А знать это ей совсем не обязательно, потому что, даже узнав, она все равно останется стрелкой. ...Стрелки показали вечер. И печальным тем вечером красного цвета солнце по-осеннему, тридцатилетней женщиной, устало и безо всякого романтического шарма улеглось в постель с чьим-то чужим горизонтом.

В тот черный год что-то тонкое лопнуло в вольфрамовом солнечном сердце, раздался залп, и разорвалась в желтые брызги его хрупкая колба. И с тех пор светило оставило бездомных Иванушек-пионеров наедине с беззвездным кошмаром. И в том смрадном сонном мареве тревожат их израненный мозг тьма, пришедшая со стороны Средиземного моря, и беспалый убийца Гестаса, и жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат.

Для меня нет здесь места отныне

Я живу в новом чистом и светлом, продолжении моих снов Мы вверялись судьбе, и вот мы приплыли К берегам, что нас ждали давно

Я не верю, что жизнь оборвется Мы всего лишь читаем «Начала»

Когда сердце по-прежнему бьется Нам не впору брать в долг у морали

Стив Харрис. Повелитель мух

Глава 17 ЧАС- «X» - ФАКТОРА

Последний концерт с Брюсом состоялся 28 августа 93-го в «Elstree Studios» под Лондоном. Расставание было превращено в форменное шоу с задействованным иллюзионистом Саймоном Дрейком, известное позднее как «Raising Hell». Шоу было показано по спутниковому телевидению, а затем выпущено в качестве «домашнего видео». По сцене бродили неприятной наружности фигуры времен Торквемады, отпиливались руки, делались разные менгелевские увечья, а под конец Брюса засадили в «iron maiden» и безо всякого сожаления ритуально умертвили. К моменту посадки от прежних отношений между ним, Стивом, Нико и Дейвом остался лишь мокрый след на полу, который угрожал высохнуть через несколько минут. Харрис был мрачен, но не позволял себе высказываться публично, в отличие от светлого душой Нико, который заявил, что «Брюс насрал на нас». Но все равно он «любил этого г...на». Единственное, чего хотели все четверо, чтобы все побыстрее закончилось, и Брюс наконец-то ушел.

Брюс ушел. И ему пришлось все переписывать заново. Как он сам того и хотел. Заодно он решил несколько переписать и историю Maiden. Вплоть

до конца 96-го года, когда он обзавелся «политикой никаких комментариев» (потому что «все, что бы он ни сказал, выдергивалось из контекста и преподносилось в искаженном виде»), он не стеснялся давать некоторые «комментарии», за которыми выстраивались в очередь любители известного «душка» от пишущей братии. Волны переосмысления вынесли Дикинсона на берег базаровского нигилизма. Попрыгав сперва на правой, а потом и на левой ноге, выбив из ушей воду и вытряхнув набившиеся в плавки мелкие камешки, он обнаружил на пляже некоторое количество с интересом наблюдавших за ним отдыхающих. И начал разглагольствовать. В Maiden не было места для импровизации, как это было в Deep Purple и, как выяснилось, еще и в Samson. В следующем же интервью оказывалось, что Samson мало на что годились, и настоящий heavy metal был как раз в Maiden. В Maiden не было места «душевным» песням, таким, как «Wasting Love» или «Change Of Heart», все они были о страхе, ночных кошмарах или делах давно минувших дней. Вечером Брюс считал, что Maiden закончился с «Powerslave», может быть с «7th Son...», а с утра он был «горд всем, что он сделал с Maiden» и желал им «всей удачи, которая только бывает на свете». Но главное! Главное таилось в Харрисе. Харрис не был таким общительным, как Яник или сам Брюс Дикий. Он был одним из тех, отношения которых с другими заканчивались в районе фразы: «Передай мне, пожалуйста, соль. Спасибо!» Во многом это было чистейшей правдой, озвученной, правда, задолго до этого самим Харрисом. Он был, однако, талантливым, этот Харрис, очень талантливым. И честным, очень честным. В его теле вряд ли нашлась бы хоть одна кривая косточка.

Он наговорил еще много разных свидетельств и обвинений, которые вряд ли бы принял к производству хоть один не оплаченный заранее следователь. Но под толстой миндальной шелухой и скорлупой было скрыто маленькое, жухлое, как старый поэт Евтушенко в телевизоре, зерно, оброненное однажды Дикинсоном. «Я всегда видел себя как нечто большее, нежели просто певец Iron Maiden». Мотив был один, простой и достойный: вполне здоровая для мужчины в расцвете сил необходимость в самовыражении.

Maiden же от словесной перепалки самоустранились. «Я не хочу все время обсуждать его персону!» - сказал Харрис и отрезал. «Сейчас он говорит, что его не устраивало что-то, когда он был в группе. Почему бы было не сказать тогда? Во время записи каждого альбома у нас бывают словесные перебранки с Нико, но после того, как мы поругаемся, мы приходим к некоему компромиссу. Брюс же никогда ничего не говорил. ...Впрочем, я не хочу рыться в грязном белье. Мы с Брюсом совсем не враги. Я уважаю его, у меня к нему вполне нормальные чувства. Надеюсь, он испытывает то же самое. Пусть мы не самые близкие друзья, но это не мешает нам прийти друг к другу на ужин».