Дневник Марии Башкирцевой

Тут же похоронен мой прадед, отец дедушки Бабанина; я поклонилась его могиле.

Вторник, 17 октября. Мы играли в крокет.

— Паша, что вы бы сделали с человеком, который бы меня оскорбил, смертельно оскорбил?

— Я бы убил его, — ответил он просто.

— У вас прекрасные слова на языке!!! Но вы смеетесь, Паша.

— А вы?

Он называет меня бесом, ураганом, демоном, бурей… Все это со вчерашнего дня.

Я только тогда становлюсь более спокойной, когда выражаю противоречивые мнения о любви.

У моего двоюродного брата замечательно широкие взгляды, и Дант мог бы позаимствоваться у него божественной любовью к Беатриче.

— Я, конечно, влюблюсь, но не женюсь, — сказал он.

— Ведь за такие речи стоит высечь человека!

— Потому, — продолжал он, — что я бы желал, чтобы любовь моя длилась вечно, по крайней мере в воображении, сохраняя божественную чистоту и силу. Брак уничтожает любовь именно потому, что дает ее.

— О! о! — сказала я.

— Отлично! — заметила его мать, пока нелюдимый оратор краснел, смущенный собственными словами.

А в это время я смотрелась в зеркало и подрезала волосы на лбу, сделавшиеся слишком длинными.

— Вот вам, — сказала я Паше, бросая ему прядь золотистых нитей, — я даю вам это на память.

Он не только взял их, но даже голос у него задрожал; а когда я хотела отнять, он так уморительно посмотрел на меня, как смотрит ребенок, завладевший игрушкой, которая кажется ему сокровищем.

Я дала ему читать «Коринну», и он ушел. Коринна и лорд Мельвиль пешком переходят через мост св. Ангела… «Когда я переходил через этот мост, говорит лорд Мельвиль, возвращаясь из Капитолия, я в первый раз долго думал о вас». Я не знаю, что есть особенного в этой фразе… но я буквально замерла, прочитав ее вчера вечером. Впрочем, я всегда бываю так поражена, когда прочитываю ее.

Не говорили ли и мне чего-нибудь подобного? В этих немногих простых словах заключается какая-то волшебная сила, может быть, это их простота? или же это ассоциация?

Пятница, 20 октября. В восемь часов утра, в серую погоду, мы уже отправились на охоту. Земля была покрыта легким слоем снега, как лицо m-me Г…. пудрой. Мишель привел свою стаю борзых собак. Как только мы выехали в поле, я села верхом, не снимая шубки, которую я перевязала вокруг талии ремнем; мне дали держать трех собак.

Иней, снег, лошади, острые мордочки борзых собак — все это радовало меня; я торжествовала.

Паша тоже ехал верхом и был очень любезен, что к нему совсем не идет и смущает меня. Но этими переменами настроения нельзя пренебрегать.

— Паша, есть одна личность, которая меня страшно стесняет (успокойтесь, это не тетя Т…), и мне хотелось бы избавиться от этой личности приличным образом.

— Хорошо, располагайте мною.

— Правда?

— Попытайтесь.

— Честное слово? и вы ничего не скажете?

— Честное слово, никому ничего…

Благодаря нескольким словам, которыми мы обменялись, между мною и «зеленым человеком» установилась известного рода связь.

Мы иногда говорим между собою шопотом, по-английски, в отсутствие его матери.

Паша пытался продолжать быть любезным. Но я дала ему поцеловать обе мои руки, прочесть стихотворение Виктора Гюго и вообще обращаюсь с ним, как с братом, что он и есть на самом деле.

Понедельник, 23 октября. Вчера, усевшись в карету, запряженную шестерней, мы уехали в Полтаву.

Переезд был веселый. Слезы в час отъезда из родительского дома вызвали всеобщие излияния, а Паша воскликнул, что влюблен безумно.

— Клянусь, что это правда, но не скажу, в кого.

— Если вы влюблены не в меня, — воскликнула я, — то я вас проклинаю.

Моим ногам было холодно, он снял свою шубу и покрыл мне ноги.

— Паша, побожитесь, что скажете мне правду.

— Клянусь!

— В кого вы влюблены?

— Зачем?

— Мне это интересно, мы родственники, я любопытна и потом… это меня забавляет.

— Видите, это вас забавляет!

— Конечно, но не понимайте меня в дурном смысле; я интересуюсь вами и вы хороший человек.

— Вы смеетесь, а потом будете насмехаться надо мною.

— Вот вам моя рука и мое слово, что я не смеюсь.

Но лицо мое смеялось.

— В кого вы влюблены?

— В вас.

— Правда?

— Честное слово! Я никогда не говорю так, как говорят в романах, и разве нужно падать на колени и говорить кучу глупостей.

— О! мой милый, вы подражаете кому-то, кого я знаю.

— Как хотите, Муся, а я говорю правду.

— Но это безумие!

— Да, конечно, и это-то мне и нравится! Это безнадежная любовь, а мне этого и нужно. Мне нужно страдать, мучиться, а потом… мне будет о чем думать, о чем сожалеть. Я буду терзаться, и в этом будет мое счастье.

— Молодо-зелено!

— Молодо? Зелено?

— Но мы брат и сестра.

— Нет, мы двоюродные…

— Это одно и то же.

— О, нет!

Тогда я принялась дразнить моего поклонника. И всегда не тот, кого я ищу!

— Я уехала с Полем, отослав Пашу в Гавронцы. На станции мы встретили графа М…, и он оказал мне несколько незначительных услуг.

Меня разбудили на третьей станции и я, вся заспанная, прошла мимо графа и слышала, как он сказал:

— Я нарочно не засыпал, чтобы видеть, как вы пройдете.

Меня ждали в Черняковке, но я была так разбита, что сейчас же легла спать.

Дядя Степан и Александр с женами и детьми пришли ко мне, когда я уже легла.

Мне хочется вернуться к моим! Уже здесь я чувствую себя лучше. Там я буду спокойна.

Я видела мою кормилицу Марфу.

Вторник, 24 октября. У меня не было детства, но дом, в котором я жила ребенком, мне симпатичен, если не дорог. Мне знакомы все люди и предметы. Слуги, переходившие от отца к сыну и состарившиеся в этом доме, удивились, увидя меня такой большой, и я бы предавалась приятным воспоминаниям, если бы не была занята следующими соображениями.

Меня называли мухой, но я не могла выговорить «Х» и говорила мука. Мрачное совпадение.

Я видела во сне А… в первый раз после отъезда из Ниццы.

Доминика с дочерью приехали сегодня вечером; я писала им утром. Долго сидели в столовой, которая соединяется с залой посредством арки, без всякой драпировки.

Мое платье «Agrippine» имеет большой успех. Я пела, не переставая ходить, чтобы преодолеть этот страх, который всякий раз охватывает меня, когда я начинаю петь.

— К чему писать? О чем мне рассказывать? Я вероятно навожу отчаянную скуку… Терпение!

Сикст V был только свинопасом и Сикст V сделался папой!

Будем писать дальше.

Тетя Леля вносит точно струю воздуха из Рима… Мне казалось, что мы только что вернулись из оперы или с Пинчио.

Громадная библиотека дедушки представляет большой выбор любопытных и редких сочинений. Я выбрала из них несколько, чтобы читать с тетей Лелей.

Четверг, 26 октября. Благословляю железные дороги! Мы в Харькове, в знаменитой гостинице Андрие, и уехали на тридцатилетних дедушкиных лошадях. Отъезд был взрывом искренней, простой веселости. Даже дышишь иначе с людьми, которые желают вам только добра.

Гнев мой прошел, и я опять думаю о Пьетро. В театре я не слушала пьесы и мечтала, но я в том возрасте, когда мечтаешь о чем бы то ни было, лишь бы мечтать.

Ехать ли мне в Рим или работать в Париже?

Россия нестерпима в том виде, в каком я вижу ее, благодаря обстоятельствам. Отец вызывает меня телеграммой.

Суббота, 27 октября. Вернувшись из Чернякова в наше старое гнездо, я нашла письмо от папа.

Весь вечер дядя Александр и жена его советовали мне увезти отца в Рим.

— Ты можешь это сделать, — сказала тетя Надя, — сделай — это будет настоящее счастье.

Я отвечала односложно, так как дала себе нечто вроде обещания не говорить об этом ни с кем.