Маг. Биография Паоло Коэльо
Маг. Биография Паоло Коэльо читать книгу онлайн
«Маг» — история жизни писателя, книги которого разошлись по миру тиражом более 100 миллионов экземпляров.
Прежде чем стал всемирно известным автором бестселлеров, Пауло Коэльо прожил множество разных жизней. Его лечили электрошоком в сумасшедшем доме, он принимал наркотики, пробовал нетрадиционные варианты секса, вызывал дьявола, сидел в тюрьме, писал песни и наконец в 1986 году прошел священным «Путем Сантьяго», дорогой средневековых паломников. Коэльо описал обретенный им духовный опыт в своей первой книге «Дневник мага». Роман «Алхимик», вышедший в следующем году, принес автору международную известность и обрел статус мировой классики. И вот теперь читатель может познакомиться с историей жизни столь популярного и читаемого во всем мире писателя.
«Пауло Коэльо де Соуза родился дождливым утром 24 августа 1947 года, в день святого Варфоломея. В пять минут первого врач, который буквально вывинчивал его из матери, услышал слабый хруст. Будто карандаш треснул — тоненькая ключица новорожденного не выдержала нажима щипцов. Но вряд ли это имело значение: мальчик был мертв.
Убитые горем родители попросили кого-нибудь позвать, чтобы мертворожденного соборовали. Но вдруг послышался слабый стон — словно котенок мяукнул. Младенец был жив. Трудные роды стали первым вызовом, который судьба бросила этому малышу. Он его принял…»
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
13 августа 1971 года, в пятницу, когда прошло чуть больше месяца после возвращения Пауло из Соединенных Штатов, раздался телефонный звонок из Вашингтона. Сообщили ужасную весть: только что скончался дедушка Артур Арарипе. Мастер Тука получил черепно-мозговую травму, упав с лестницы в доме дочери в Бетесде. Его госпитализировали, но в больнице он скончался. Потрясенный этим известием, Пауло некоторое время сидел молча, пытаясь осознать услышанное. Он вспоминал, каким в последний раз видел деда — улыбающегося, в задорном берете, — и воспоминание это было столь свежо, будто они только что прилетели в Вашингтон, а потому примириться с тем, что мастера Туки больше нет, было невозможно. У Пауло возникло ощущение, что сейчас он выйдет на балкон и обязательно увидит, как мастер Тука дремлет там с открытым ртом, прикрывшись журналом «Ридерз дайджест». А может быть — дедушка это просто обожал — он сейчас подденет каким-нибудь замечанием хипповатого внучка. Скажет, к примеру, что Пеле — просто «неотесанный мулат», а Роберто Карлос — «истеричный крикун». Бывало, дед принимался превозносить диктаторов правого толка вроде португальца Салазара или испанца Франко (инженер Педро в таких случаях имел обыкновение вклиниваться в разговор, громогласно утверждая, что малевать, как Пикассо, или бренчать на гитаре, как Джими Хендрикс, способен любой и каждый). Но Пауло это не раздражало — наоборот, он умирал со смеху от таких эскапад упрямого деда. Ведь тот, несмотря на весь свой консерватизм — и, видимо, потому, что в юности сам принадлежал к богеме, — единственный в семье с уважением и пониманием относился к друзьям Пауло. В конце концов, мастер Тука стал Пауло вторым отцом, щедрым и терпеливым — в отличие от первого, угрюмого и раздражительного инженера Педро. Поэтому юноша особенно тяжело переживал внезапную смерть дедушки. Прошло немало времени, пока рана в душе перестала саднить.
Пауло по-прежнему вел уроки для абитуриентов и ходил на занятия, где, похоже, вновь начались проблемы. «На первом году человек учится использовать личный авторитет, чтобы достичь желаемого, — писал он в дневнике. — На втором ученик теряет прежний организационный нюх, а на третьем вообще готов на все махнуть рукой». Вскоре он узнал, что детектив Нелсон Дуарте, которого подозревали в принадлежности к «Эскадронам смерти», уже вовсю нарезает круги вокруг Национальной школы театра в поисках «наркоманов и коммунистов». На одной такой вылазке этот полицейский столкнулся с мужественной женщиной, преподавателем и фоноаудиологом Глорией Бойтенмюллер, которая, тыча пальцем ему в грудь, заявила:
— Мои ученики будут носить прически, какие им заблагорассудится, а если кого-то из них арестуют, тебя вынесут отсюда вперед ногами.
Дневник надежно хранил все тайны, и Пауло потихоньку обличал творившийся вокруг произвол:
Этот Нелсон Дуарте снова стращал учащихся и преподавателей с длинными волосами, и школа дала указание не пускать «волосатиков» на занятия. Я сегодня не пошел на занятия, потому что не решил еще, стричься или нет. Это здорово достает. Постричься, не носить цепочек, не одеваться как хиппи… Невероятно! В дневнике я сохраню полипный тайный отчет о нашем времени. Однажды я опубликую все это. Или буду хранить в специальном сейфе, не подверженном воздействию радиации и с легко доступным шифром на замке, чтобы кто-нибудь когда-нибудь прочел все, о чем я тут написал. Но если хорошо подумать, хранить эту тетрадку небезопасно.
В его записях можно отыскать множество подтверждений тому, что ему был чужд радикализм противников диктатуры. В дневнике полно таких утверждении: «Идея покончить с этим и установить коммунистический строи никуда не ведет, потому что это — такое же дерьмо», — или: «Вооруженная борьба — это путь в никуда, так было и так будет впредь». Но размах репрессий ширился, и гонениям в стране подвергались даже те, кто просто высказывал недовольство режимом, а также их друзья. Несмотря на строгую цензуру, установленную для газет, сообщения о насилии, которому по приказу правящей клики подвергались оппозиционеры, доходили до всех, а зловещая тень спецслужб нависла теперь над каждой головой. Одного друга Пауло арестовали люди из ДОПС только потому, что он решил поехать в Чили, а там правил социалист Сальвадор Альенде! За год до этого Пауло едва не хватил удар от ужаса, когда он прочел в газете, что его давняя возлюбленная, красотка Нэнси Унгер, была ранена, когда на Копакабане, сопротивляясь аресту, она стала отстреливаться. Теперь он узнал, что Нэнси в числе семидесяти политзаключенных была выслана из страны в обмен на захваченного отрядом Народного революционного авангарда посла Швейцарии Энрико Джованни Букера. Режим уже добирался до тех, кто вообще не имел отношения к вооруженной борьбе. Преследуемый цензурой композитор Шику Буарке де Оланда удалился в вынужденную эмиграцию в Италию. Жителей Баии Жилберто Жила и Каэтано Велозо обрили наголо в армейской казарме в Рио, насильно посадили в самолет и отправили в Лондон. Мало-помалу зрели «гроздья гнева» против военной диктатуры, но ничто пока не могло заставить Пауло преодолеть страх и высказать наболевшее вслух. Огорченный собственным бессилием предпринять что-либо против режима пыток и убийств, он впал в депрессию.
В сентябре 1971 года армейские части окружили и уничтожили в сертанах Баии капитана Карлоса Ламарка. Прочтя отрывки из дневника убитого партизана, опубликованные в печати, Пауло разразился длинной и горькой записью, из которой видно, какие противоречивые чувства боролись у него в душе. И он вновь расписался в том, что избегает даже здесь вести речь о политике лишь по одной причине: из страха. Но как же не протестовать, видя, что творится вокруг? И вот в одиночестве, заперев дверь, он лил слезы, рассказывая о своей боли:
Я живу в ужасной атмосфере, в УЖАСНОЙ! Я уже не выдерживаю разговоров про тюрьмы и пытки. В Бразилии больше нет свободы. Поле моей деятельности — под прессом дурацкой цензуры, так ее растак.
Я прочел дневник Ламарка. Я восхищен им, ведь он сражался за свои убеждения — не больше не меньше. Сегодня, однако, я вижу в прессе унижающие его комментарии — и хочется выть и кричать. Я стал настоящей сволочью. И обнаружил в собственном дневнике бескорыстную и большую любовь, любовь поэтическую и жизнеутверждающую — ту, которую газета называет «зависимостью от террориста его возлюбленной». Я обнаружил в себе другого человека — предельно критичного по отношению к самому себе, предельно честного с самим собой — и отстаивающего идею, с которой я не согласен.
Правительство пытает, а я боюсь пыток, боюсь боли. Сердце мое теперь стучит слишком сильно, поскольку эти строки выдают меня. Но я должен писать, все вокруг — сплошное дерьмо. Все мои знакомые или уже были арестованы, или подверглись избиениям. И никому за это ничего не сделали.
Я всегда жду, что однажды с обыском придут в мою комнату и найдут эту тетрадь. Но Святой Иосиф хранит меня. Сейчас, когда написаны эти строки, я знаю, что буду жить, вздрагивая при каждом стуке, но мое молчание долго продолжаться не могло — мне необходимо было излить душу. Я буду печатать на машинке — так быстрее. Надо спешить. Чем раньше эта тетрадь исчезнет из моей комнаты, тем лучше. Я очень боюсь физической боли. Боюсь снова оказаться арестованным, как это уже случалось. И хочу, чтобы это никогда больше не повторилось, поэтому стараюсь даже не думать о политике. Я могу не выдержать. Но я буду сопротивляться. До сего дня — 21 сентября 1971 года — я боялся. Но сегодня исторический день, или, как знать — историческими станут лишь несколько часов. Я освобождаюсь от оков, в которые сам себя заключил, под действием могучего аппарата подавления.
Мне было трудно писать эти строки. Повторяю, чтобы не обманывать себя, когда буду перечитывать этот дневник в надежном месте, лет этак через тридцать. Но теперь — кончено. Жребий брошен.
Однако Пауло понимал, что его противостояние режиму останется только на бумаге, и оттого на него вновь и вновь накатывали удушливые волны депрессии. Целыми днями он сидел, запершись в дальней комнате дедушкиного дома, куря марихуану и пытаясь начать заветную книгу. Или хотя бы театральную пьесу. Или эссе. Блокноты с набросками и замыслами всегда были под рукой. Но чего-то не хватало — настроя? вдохновения? Наступал очередной вечер, а он сидел, так и не написав ни строчки. Три часа он посвящал занятиям на курсах и шел на факультет. Входил, беседовал то с одним, то с другим. И вот в один такой вечер там появилась девушка — в мини-юбке, высоких сапогах, с роскошной гривой черных волос, струившихся по плечам. Она уселась у стойки бара, заказала кофе и завела разговор. Ее звали Адалжиза Элиана Риос де Магальяэс — выпускница архитектурного факультета, просто Жиза из городка Алфенас, штат Минас-Жерайс. Она была на два года старше Пауло и сменила Минас на Рио, чтобы учиться в федеральном университете, а сейчас зарабатывала тем, что готовила проекты для Национального жилищного банка, хотя гораздо больше ей нравилось рисовать комиксы. Худая, как манекенщица с подиума, Жиза была наделена экзотической наружностью, и ее меланхолические черные глаза служили контрастом чувственным пухлым губам. Они какое-то время поговорили, обменялись телефонами и попрощались. И вновь, как лиса, которая мечтает о винограде, Пауло, придя домой, одной фразой постарался побороть свое желание превратить эту встречу в нечто большее: «Она некрасива и не сексапильна».
