Такая долгая полярная ночь

Крупный волк, должно быть, вожак, переходя передо мной дорогу, рассчитывал, что я остановлюсь, но я упорно продолжал идти, моля Бога об одном — только бы не поскользнуться, только бы не упасть, так как подняться они мне не дадут. Наконец, вожак зашел вперед и сел напротив меня. Его, сидящего, голова была на уровне моей груди. От ужаса, чувствуя неминуемую смерть от этих хищников, не ощущая своей шапки, так как она была уже на стоящих дыбом волосах, я продолжал идти на сидящего вожака, выставив правую руку с ножом. Уже не разум, а инстинкт руководил мною. Волк, нехотя, медленно уступил мне дорогу. Провожали волки меня один километр или полтора. На вершине перевала, это был 38 км я хотел спуститься чуть вниз до яранги охотников, но заметил, что волки ушли. Они раньше меня почуяли дым от яранги. И я пошел дальше. Почему они не напали? Они были сыты, накануне долиной прогнали большое стадо оленей. Моя оленья кухлянка своим запахом привлекла их внимание, и они некоторое время сопровождали меня. Но смертельный ужас, охвативший меня, я буду помнить до конца своей жизни. Я не испытывал страха смерти, когда в меня, заключенного, стрелял охранник, а потом охранник-надзиратель Лапонин, но ужас встречи с волками был настоящим страхом смерти.

Глава 67

Мне кажется, что настала пора познакомить читающего эти строки с автором написанного, то есть «какого он рода-племени».

Мой отец Павел Николаевич Толмачев-Ротарь из старинного рода новгородцев. Его род жил в Великом Новогороде и в Новой Ладоге. Родовое гнездо-усадьба в селе Колчанове. Это, кажется, устье реки Сяси. Родился мой отец в 1879 году. Не знаю, в силу каких обстоятельств дворянский род Толмачевых, как принято было говорить, «оскудел». Сыновья пошли на государственную службу. Брат моего отца Сергей Николаевич был инспектором народных училищ в Петербургской губернии. Мой отец, окончив Петербургский университет, увлекся изучением телеграфных аппаратов различных систем и пошел служить в почтово-телеграфное ведомство. Он в числе других специалистов еще совсем молодым человеком участвовал в прокладке телеграфной линии Кяхта-Пекин. Их группе был придан казачий конвой для охраны от хунхузов, то есть китайских бандитов. Опасная работа была завершена успешно. Затем мой отец заведовал полевой Мукденкской конторой, перевелся в Инкоу. Потом мой отец служил в почтово-телеграфной конторе Порт-Артура. Здесь его и мою мать застала русско-японская война 1904 года. В воспоминаниях одного портартурца, напечатанных в журнале «Почтово-телеграфный вестник» за 1912 г. №№14, 19, 42 помещены фотографии моего отца и рассказано о нем. До службы в Портр-Артуре мой отец, хорошо владевший английским языком, заведовал телеграфным отделением при русском посольстве в Пекине. И уже потом переведен по службе в Порт-Артур. Так писал в своих вспоминаниях Холостенко. После разрушения японскими снарядами почтово-телеграфной конторы отец работал на полевом телеграфе, потом в поезде наместника царя в Порт-Артуре, поддерживая телеграфную связь с императорской ставкой в Петербурге по позывному «Лев». Потом снова работал в военно-полевом телеграфе, а когда командование обороной Порт-Артура обратилось с призывом усилить ряды защитников города, мой отец стал волонтером, то есть добровольцем. Как офицер, он командовал 6-й Квантунской Дружиной, был ранен. Позднее награжден орденами святой Анны, святого Станислава и святого Владимира. За участие в боевых операциях он получил эти ордена с мечами.

После падения Порт-Артура все военные попадали в японский плен. Мой отец снял форму офицера волонтеров и будучи до этого гражданским лицом, имеющим семью (жену, ее мать и ее сестер), почтово-телеграфным чиновником третьего разряда, спокойно, насколько позволяла его выдержка, наблюдал за оккупацией японцами города. Самое примечательное — не нашлось ни одного подлого человека, который бы выдал японцам Павла Толмачева, еще только вчера офицера волонтеров. Так штатский Толмачев мог с семьей на английском пароходе, захватив только ручной багаж — таково было распоряжение японского командования, отправиться в плавание до России. Моя мать рассказывала об одном эпизоде, свидетелем которого был мой отец. Однажды отец услышал пронзительный женский крик, раздававшийся с улицы. Он поспешно вышел за ворота дома, где жил с семьей. По улице бежал японский солдат, держа в руках свернутый в трубку ковер, а за ним с криком бежала женщина. Дорогу бегущему преградил японский патруль с офицером. Резкий окрик офицера. Солдат выронил свою ношу и как окаменел. Офицер вынул из чехла японский императорский флаг — на белом поле красное солнце с лучами. Он громко спросил, говорит ли кто из наблюдающих эту сцену по-английски. Отец по-английски ответил утвердительно. Тогда офицер с помощью моего отца как переводчика спросил женщину, что сделал солдат. Она ответила, что солдат, войдя в ее дом, забрал ковер и быстро удалился, а она побежала за ним, крича, чтобы он отдал похищенное. Офицер спросил солдата, подтверждает ли он слова женщины, тот ответил утвердительно, понимая, чем грозит ему содеянное. Офицер попросил отца перевести по-русски все, что он скажет. И он сказал, что императорский указ под страхом смерти на месте преступления запрещает мародерство и насилие по отношению населения захваченного города. Япония, победив в войне Россию, европейскую державу, стремилась показать всему миру, как цивилизованно японцы воюют. Вспоминаю, как нецивилизовано японская солдатня действовала в Китае в 1937 г., грабя и насилуя в университете китайских студенток. Но в 1904 году Япония стремилась признания ее культурной и гуманной страной. Офицер обнажил саблю и, хотя женщина, взяв свой ковер, просила простить солдата, отрубил солдату голову. Таков был приказ Микадо — японского императора. Такое «Цивилизованное» выполнение императорского приказа заставило содрогнуться моего отца. Потом было длительное морское путешествие на английском товарно-пассажирском пароходе, вывозившем не желающих жить в захваченном городе. Шанхай, Гонконг, Сингапур, Коломбо, Аден, Каир, Константинополь, Одесса — вот города, названные мне моей матерью. Именно здесь останавливался пароход, везущий русских из Порт-Артура. Пока пароход заправлялся углем или грузом, мои родители сумели увидеть эти портовые города, а в Шанхае даже сфотографировались у фотографа Лай Фонга. Я берегу эту фотографию. В Одессе отец, прекрасно владеющий английским языком, служил на индоевропейском телеграфе, получал по тем временам хорошее жалованье, но революционное поветрие 1905 года коснулось и его. Он принадлежал к числу той мыслящей интеллигенции, именно русской интеллигенции, которая бескорыстно, без политических авантюр, чаще всего корыстных, всегда в той или иной степени оппозиционна любому правительству. Поражение в русско-японской войне, падение Порт-Артура, позорный мир — все это как результат слабости правительства и бездарности военного командования вызывало у русского человека чувство протеста. Так мой отец принял участие в революции 1905 года, а моя мать спасала от черносотенных погромов еврейских женщин с детьми, пряча их в своей квартире и выставив на окнах иконы. Отец с дружиной революционных рабочих участвовал в перестрелке с «черной сотней», этой бандой погромщиков

Когда началась реакция, прямых улик против отца не нашлось, но все же его перевели по службе в Хабаровск, где он некоторое время наблюдался жандармским ведомством. Ничего предосудительного за ним замечено не было, и он продолжал вскоре службу в почтово-телеграфном ведомстве на станции Пограничная, недалеко от Владивостока. Здесь родился я. Шла первая мировая война. Отец получил назначение начальником почты при российском консульстве в Китае, город Ханькоу. Это было последнее место его службы. Здесь он заболел и умер в 1919 году. Поездка в Японию, в города Нагасаки и Фукуока, лечение у хороших японских врачей не привело к выздоровлению. Нервный спазм пищевода предложено было лечить в обход пищевода, т.е. трубкой в желудок. «Жить с дудкой не хочу», — заявил отец. Не знаю, цела ли его могила в Ханькоу. Может хунвейбины надругались над нею. Мне не дано это видеть и знать.