Секретные миссии

16 сентября 1941 года я вновь написал адмиралу Старку: «Очень отрадно, что имеется возможность вести переговоры с японцами, но мы не должны ослаблять нашей бдительности до тех пор, пока японцы не дадут конкретных доказательств своей искренности».

Я исходил из наблюдений над японской внутренней и внешней политикой. В конечном счете они взаимно связаны, ибо одно вытекает из другого, решение внутренних проблем зависит от решения международных вопросов.

Но Япония шла по иному пути. В октябре бряцающий оружием генерал Хидэки Тодзио, выразитель идей квантунской военной клики, заменил мягкого нерешительного премьера принца Коноэ. Это еще раз доказало, что Япония быстро движется к войне. 17 ноября второй японский делегат, о котором я говорил Мунсону, был принят президентом Рузвельтом.

Выбор Курусу в качестве делегата Японии в Вашингтон являлся одним из типичных показателей японской надменности при ведении международных переговоров, когда они чувствуют, что козыри в их руках. Сабуро Курусу я хорошо знал по Токио, он был женат на американке, и его ребенок когда-то играл у меня на коленях. Но вместе с тем это тот самый Курусу, которого послали в Берлин подписать тройственный пакт с Германией и Италией. Трудно себе представить более грубое нарушение международной этики и более наглое оскорбление США, чем посылка в Вашингтон для переговоров о мире человека, который совсем недавно подписал соглашение, прославляющее мировую войну.

Я надеялся, что адмирал Киммель попросит меня встретить Курусу по прибытии последнего в Гонолулу и я смогу узнать кое-что о его миссии. Я сообщил в штаб о своем давнем знакомстве с Курусу. Однако меня никто не вызвал, хотя я занимался второстепенным делом на своем корабле, покинувшем Пирл-Харбор. Так я и не узнал о намерениях Курусу.

Прибытие второго делегата необычайно взволновало меня, беспокойство овладело мной, когда я готовился к рейсу на остров Уэйк, эскортируя «Энтерпрайз», флагманский авианосец адмирала Холси, который должен был принять на борт самолеты для корпуса морской пехоты.

27 ноября, накануне нашего отплытия, я обедал в доме Лоррина Терстона, издателя газеты «Гонолулу эдвертайзер» и руководителя местной радиостанции. После обеда Терстон, его жена и я прошли в гостиную и там в течение трех часов обсуждали сложившуюся ситуацию. Я подробно рассказал им о своих беседах с адмиралом Киммелем и Мунсоном. Терстон выглядел озадаченным и возбужденным. Наконец, когда я заканчивал свой анализ недавних событий и делился своими соображениями о будущем, мой собеседник вдруг воскликнул: «Мне, офицеру запаса разведывательной службы, даже не сообщили о том, что я должен передать по радио в случае нападения!» Я посоветовал ему передать следующее: «На нас совершено воздушное нападение. Все должны сохранять спокойствие и оставаться в помещении. Не выходите на улицу, чтобы не препятствовать быстрому продвижению военных к их постам. Нет оснований для беспокойства».

Мне не довелось видеть, какую роль сыграли эти слова, так как 28 ноября вместе с адмиралом Холси я отплыл из Пирл-Харбора в составе 8-го оперативного соединения. В открытом море мы, как обычно, засекали все радиопередачи, представляющие интерес. Из одной из них 2 декабря я узнал важную новость. Диктор, читавший материалы из вашингтонских газет, сообщил о прибытии японского посла в Перу. Итак, подумал я, в Вашингтоне собрались все три делегата из Токио. Первым прибыл Номура, к нему присоединился Курусу, и 3 вот теперь из Лимы явился Тацудзу Сакамото. Круг замкнулся. Я наблюдал и за другими признаками назревавшей войны: появлением японской подводной лодки в гавайских водах. Утром 5 декабря я принял сигнал о появлении ожидаемой подводной лодки. Из Пирл-Харбора нам сообщили, что неопознанная подводная лодка обнаружена в нашем оперативном районе к югу от Гавайских островов. Я не сомневался ни на минуту, что Япония готова нанести удар. С шести часов вечера, когда, доступен прием коротковолновых радиопередач из Токио, я сидел у своего радиоприемника до полуночи, стараясь перехватить переговоры японцев. Я надеялся получить информацию, на основании которой мог бы дать сигнал адмиралу Холси для передачи командующему в Пирл-Харбор.

Мне удалось перехватить еле слышимый разговор, фантастическое скопление звуков, заглушаемых машиной. Мне удалось разобрать, что лицо, принимавшее передачу, получало приказы и подтверждало их получение. Обычно японец, сообщающий что-либо другому японцу, употреблял короткие предложения, в конце которых он добавляет: «Нэ», что означает «Понятно?» Если собеседник понял его, он отвечает: «Хай». Разговор, который я слышал по радио, являлся серией слов: «Нэ» и «Хай». Если что-либо неясно, то собеседник переспрашивает с повышающейся интонацией: «Э?» За этим словом следует повторение непонятой фразы.

В этот вечер, за два дня до нападения на Пирл-Харбор, я подметил исключительную напряженность в ответах, подтверждающих получение приказов. То, что японец получал приказы, я разобрал совершенно отчетливо. Однако понять их смысл мне не удалось из-за эффективного глушения радиопередач. Но и этого косвенного доказательства было вполне достаточно. Мне казалось, что я мог бы услышать характерные восклицания адмирала Холси, если бы передал ему сигнал: «Война назревает, так как японцы по радио возбужденно твердят: «Хай, хай, хай!»

В субботу на рассвете мы возвращались в Пирл-Харбор с максимальной скоростью, допустимой при наших уменьшающихся запасах топлива. Мы прошли в нескольких сотнях миль от Гавайских островов, но не заметили ничего существенного. Меня угнетали тяжелые мысли, и товарищи по команде разделяли мое настроение. Напряжение нарастало с каждым часом, и я не мог заснуть. В этот исторический день 7 декабря 1941 года я поднялся очень рано, задолго до начала обычной утренней работы на корабле. Едва я вернулся в свою каюту ровно в восемь часов утра, как мой офицер связи, очень озабоченный, ворвался ко мне. Я сразу понял, что что-то случилось. «Сэр, только что пришло донесение: они бомбят Оаху… Это не маневры…» — выпалил он.

Я подбежал к радиоприемнику и настроил его на прием радиостанции Лоррина Терстона. Я хотел получить дополнительные сведения, но услышал то самое сообщение, текст которого подсказал Лоррину около двух недель тому назад: «На нас совершено воздушное нападение. Все должны сохранять спокойствие и оставаться в помещении. Не выходите на улицу, чтобы не препятствовать быстрому продвижению военных к их постам. Нет оснований для беспокойства».

Последние слова не выходили у меня из головы: «Нет оснований для беспокойства… Нет оснований для беспокойства… Нет оснований для беспокойства»… Я не мог избавиться от этой мысли, как от шума машин корабля под ногами.

Я терялся в догадках. Но я знал — развязана настоящая война!