После Шлиссельбурга

Из этого беглого очерка можно видеть, какое всеобъемлющее сердце имел П. А. Во все 42 года своего пребывания за границей, думая о свободе всего человечества, он думал и о свободе России, истинным сыном которой он был и оставался всегда и всюду.

Глава тридцать четвертая

Лондонская конференция

В июле 1908 года, когда я жила в Швейцарии, я получила приглашение на конференцию с.-р. в Лондоне. Находясь в Финляндии, я вращалась исключительно в верхах партии. Теперь я могла увидать людей провинции, стоящих на повседневной революционной работе в низах — в крестьянстве и среди рабочих. Это обещало дать мне прямые сведения с мест о размере и темпе революционного движения по всей России. Взяв билет II класса в Лондон и обратно, я отправилась в Париж, где ко мне присоединились Е. Е. Лазарев, Натансон и, кажется, Авксентьев, так что мы ехали целой компанией. В Лондоне организатором конференции, доктором Фейтом, были уже наняты комнаты в различных местах города, и в одной из квартир поместилась и я с моими спутниками. Конференция происходила в одном из рабочих клубов на улице Ноттингхилл-Гэт (Nottinghill Gate). Это было очень простое, но опрятное помещение, в большой зале которого происходили заседания, а рядом, в одной из боковых комнат, был устроен буфет с закусками.

Конференция открылась 8 июля. С первого взгляда мне казалось, что я вижу все знакомые лица и что это съезд эмигрантов, а не лиц, приехавших из России. Это происходило, вероятно, оттого, что в большой толпе мне прежде всего бросались в глаза люди, которых я знала, а лица тех, кого я никогда не видала, стушевывались. По наведенным теперь справкам, из 74 присутствовавших — приезжих из России насчитывалось 48 человек. В числе остальных, кроме членов Ц. К. партии, находившихся за границей, присутствовали: Рубанович, как представитель партии в Международном социалистическом бюро, и 11 человек гостей, в числе их — я и жившие тогда за границей Лопатин и Фроленко. Присутствовал также и представитель парижской оппозиционной группы с.-р. — Юдилевский. Не называя имени Азефа, принимавшего участие в конференции, он, между прочим, пытался обратить внимание конференции на наличие провокации в центре; вопрос об этом, однако, был снят. Надо сказать, что, как мне говорил впоследствии один делегат из России, никто из приехавших не знал и даже не подозревал о существовании обвинений, поднятых Бурцевым против Азефа, тем более, что присутствие последнего на съезде само по себе отстраняло мысль о чем-нибудь подобном. Среди делегатов была и женщина-провокатор Жученко. Она являлась представительницей Центральной области, но не по избранию, а потому, что областной съезд для выборов был арестован в Твери, и Жученко осталась единственной уцелевшей работницей областного комитета. С ней произошел следующий инцидент: мандатная комиссия получила из компетентного источника извещение, что на конференции будет присутствовать тайный агент из Москвы. Кроме Жученко, делегаткой из Москвы была девушка, которая лично никому не была известна. За проверкой о ней обратились к Жученко (!), которая дала уклончивый ответ, и хотя сказала, что ничего не знает о ней, но самый тон ее наводил на сомнение. Делегатка не была исключена, потому что имела полномочие, но оставалась все время в общем отчуждении.

Я не пишу истории этой конференции и скажу кратко, что на ней рассматривалось множество различных вопросов, и по поводу каждого произносилось много речей. О текущем моменте и общей тактике партии; о борьбе с земельным законодательством Столыпина; об аграрном терроре; относительно рабочих: о борьбе с капиталом, о безработице, локаутах; о кооперации; об отношениях к национальным социалистическим партиям и др. Самым животрепещущим вопросом на конференции был вопрос о нападении на «центр центров».

Азеф присутствовал, но не выступал по этому вопросу, как и вообще молчал по всем другим; от Ц. К. выступал Натансон.

Ораторов, выступавших с речами, было немало, и по поводу их речей Лопатин заметил: «Удивительно, как многие русские научились хорошо говорить». Действительно, некоторые говорили хорошо, но все хорошие ораторы принадлежали к верхам партии. Член «Организационного бюро» Шимановский, известный под кличкой Антона, отличался, но не красноречием, а тем, что беспрестанно требовал слова «к порядку» и этим самым сильно затягивал прения. Это вызывало шутки, и его прерывали криками: «к беспорядку!»

Настроение приехавших из России было бодрое: унылых нот не было слышно, и доклады с мест показывали, что работа повсеместно идет. В печатном виде содержательность их выявилась бы определеннее, а в устном изложении они не были настолько красочны, чтобы производить сильное впечатление. Среди присутствовавших было пять женщин; они не внесли ничего ценного; только делегатка из Воронежа, худенькая, с одухотворенным, симпатичным лицом и мягким голосом, произвела на меня впечатление. Она произнесла трогательную речь, но совершенно не делового характера: это было обращение к чувствам, проникновенное выражение ее личной преданности интересам народа.

Говоря о Жученко, я забыла прибавить, что как-то раз она подошла ко мне. Я стала расспрашивать ее о работе; с худощавой фигурой, с незаметным лицом, она отвечала каким-то приниженным тоном, несколько раз повторяя: «Я человек маленький». Она показалась мне не заслуживающей внимания, и впечатление, произведенное ею, совершенно не соответствовало образу гордой, убежденной монархистки, какой, после разоблачения, ее описал Бурцев.

В поведении Азефа мне бросилось в глаза следующее: позже других из России на съезд прибыл человек, судя по внешности, крестьянин. По-видимому, ему были непривычны как обстановка, так и многолюдие собрания, и он не знал, как ступить. Никто не пришел к нему на помощь. Азеф встал, нашел для него место и взял под свое покровительство; во время перерывов он водил его, всеми покинутого, в буфет. Я подумала — какой добрый.

Находясь в свободной стране, где для собраний не требовалось никаких разрешений, члены конференции не спешили с ее окончанием, пока, наконец, должно быть, благодаря нашим внутренним информаторам, на улице не появились подозрительные признаки, показывавшие, что на нас обращено внимание. Вблизи клуба стали слоняться посторонние личности, в газетах появились заметки, что на улице Ноттингхилл-Гэт происходят какие-то странные, таинственные собрания, тщательно охраняемые от внешних вторжений; описывались тяжелые портьеры, закрывающие двери, чтобы заглушать звуки и укрывать от чужих взоров все происходящее внутри помещения. Волховский, имевший в Лондоне большие связи, выхлопотавший для конференции помещение и хорошо осведомленный о том, реагирует ли английская полиция на съезд партии, применяющей политический террор, в конце концов, принес известие, что власти обеспокоены и могут принять меры к закрытию собраний под предлогом, будто члены конференции занимаются разработкой планов террористических предприятий. Тогда было решено сократить прения, и назначили срок, когда конференция должна закрыться. Дня через 4 это было исполнено, так как ежедневно приносились рассказы о подозрительных инцидентах. Кое за кем началась слежка; против дома, где происходили заседания, появился человек с фотографическим аппаратом, с явным намерением делать снимки с входящих и выходящих членов конференции. Со смехом рассказывали, что один из последних, подняв воротник пальто, стремительно ринулся на фотографа и, потрясая кулаком перед его физиономией, обратил его в бегство; затем, закрывая лицо платком, сам, столь же стремительно, стал удирать. Кто-то рассказывал еще, что при возвращении на квартиру нашел в своей комнате беспорядок, и сконфуженная хозяйка объяснила, что в его отсутствие заходил человек, оказавшийся его знакомым. В общем, конференция на меня впечатления не произвела, и конкретных сведений я не получила.

Тотчас после нее состоялся 4-й совет партии; он продолжался 2 дня и состоял из 7 членов Ц. К. и 8 областных представителей, 3 членов «Организационного бюро» и 5 областных уполномоченных Ц. К., 1 — от заграничной организаций и 1 представителя партии в Международном социалистическом бюро. Совет утвердил резолюции, принятые на конференции.