После Шлиссельбурга

Проникнутый горячей верой в человека, он дает отраду даже тем, кто не разделяет его политических взглядов. В книге «Хлеб и воля», которая в немецком переводе называется «Благосостояние для всех» и о которой я уже говорила, он развивает мысль, что современная техника может при соответствующей организации трудящихся так облегчить труд каждого, что будет большой досуг для удовлетворения всех культурных, интеллектуальных и эстетических потребностей человека. Но, заявляя себя последовательным противником всякой государственной власти, необходимым условием нового социального строя он считает свободу — безграничную, автономию личности и масс, их самоопределение и самодеятельность, самодеятельность без всяких пределов и ограничений.

Но этот борец за всеобщее счастье, в своих творениях никогда не исходивший из специальных условий русской жизни и ее государственных порядков, не переставал любить свою родину. Среди научной деятельности, литературного и публицистического труда и горячей агитационной деятельности, приводившей в тюрьму и к изгнанию из пределов Швейцарии и Франции, этот воитель безгосударственности, обращавшийся к угнетенным всего мира, никогда не забывал России, все время следил за внутренней жизнью ее и за тем, как развертывалось наше революционное движение; страдал всеми страданиями русского народа, обличал внутреннюю политику русского правительства, все гнусности его, все репрессии и, познакомив Западную Европу с Россией в 2 томах «Всеобщей географии» Реклю и в книге о русской литературе, показал в брошюрах и статьях истинный лик нашего революционного движения, с одной стороны, и истинный лик гнетущего самодержавия — с другой.

Его моральный авторитет, репутация истинного ученого и безупречного искателя истины, правдивого писателя, никогда не допускавшего преувеличения, делали то, что каждому его слову верил как поденщик, в час отдыха открывающий его газетную статью или книгу, так и член английского парламента и министр, интересующийся русскими отношениями, вплоть до королевы Виктории и ее внука, наследника датского престола, как я покажу на отдельных примерах.

Во время своего пребывания за границей, в 1881 году, когда Перовская и Гельфман были приговорены к смертной казни, Кропоткин подымает широкую агитацию за их жизнь, а когда самый влиятельный орган современной швейцарской буржуазии «Journal de Genиve» печатает гнусную статью об этих двух представительницах революционного движения, Петр Алексеевич вступается за их честь, отправляется в редакцию и делает ей такое внушение, что эта газета, никогда не опровергавшая той лжи, которая в ней писалась, на другой же день поместила свое извинение.

Изгнанный в том же году из Швейцарии, Петр Алексеевич переселился в Лондон. Там в это время царила Новикова, вращавшаяся в кругах высшего лондонского общества и служившая тайным дипломатическим агентом русского правительства. Красивая, чрезвычайно умная и ловкая, она была своим человеком у Гладстона и играла большую роль в англо-русских отношениях, действуя в интересах самодержавной власти. Познакомившись с Джозефом Каун, издателем «New Castle Chronicle» и «Weekly Chronicle», лидером радикалов в парламенте, Петр Алексеевич получил приглашение писать в еженедельной газете «Weekly Chronicle» и начал знакомить Англию с тем, что делается в России. Каун познакомил П. А. с лордом Джоном Морлей, приятелем Гладстона, и, когда на статьи Петра Алексеевича о России Новикова в ответ стала писать в «Times», Морлей просил Кропоткина отвечать. Последствием его статей было то, что Гладстон отстранил Новикову от себя, и ее падение было определено. После этого со всех сторон посыпались предложения Петру Алексеевичу писать о России, и он организовал ряд митингов и лекций в пользу политического Красного Креста. Но климатические условия при слабом здоровье Петра Алексеевича принудили его переехать в Thonon, в Савойю. Здесь через два месяца он был арестован французскими властями, которые совершенно облыжно запутали его в те анархические выступления с бомбами, которые происходили в St. Etienne и других местах минных округов, в Cafe Belcour (в Лионе) и т. д. Одним из доказательств причастности Петра Алексеевича было прочитанное на суде письмо его к рабочему Грав, в котором Петр Алексеевич, возвращая письмо Jean Grave, поправлял грамматические ошибки его, и статья в газете «Le Revolte», написанная Кафиеро, но приписанная Петру Алексеевичу, который не пожелал отрицать свое мнимое авторство.

Лионский процесс 53-х кончился обвинением 26 человек на разные сроки тюремного заключения. Петр Алексеевич получил 5 лет тюрьмы и был заключен в Клерво, за что русское правительство прислало орден как прокурору, так и председателю суда.

Как анекдот, показывающий, что приемы всех полиций в мире одинаковы, можно рассказать следующее: по выходе из тюрьмы (по амнистии, сократившей срок заключения до трех лет) Кропоткин вместе с Софьей Григорьевной приехал в Париж и поселился у Эли Реклю, брата Элизе Реклю. Так как семьи многих заключенных нуждались, то в их пользу было устроено собрание, в котором выступал и Петр Алексеевич. При выходе с собрания к нему подошел какой-то субъект с дружеским предложением: отдать деньги не семьям бывших заключенных Клерво, а на агитацию, а затем спросил, долго ли останется Петр Алексеевич в Париже. Софья Григорьевна, которой не понравилась физиономия этого человека, по внезапному вдохновению поспешила сказать: «мы уезжаем во вторник», а, придя домой, условилась с Петром Алексеевичем выехать раньше — в субботу. Так они и сделали. А накануне указанного шпиону вторника весь Париж заговорил о взрыве бомбы, брошенной в здании биржи. Шпионская проделка была сшита белыми нитками: брошенная бомба имела форму бутылки; по исследовании оказалось, что в ней была вода…

В 1892 году, когда Россию поразил голод, Петр Алексеевич не остался безучастным к народному бедствию. Англичане с удивлением узнали из статьи Петра Алексеевича в «Times», что 1 фунта стерлингов достаточно для прокормления в России одного человека до урожая. Статья нашла повсеместный отклик, в особенности среди квакеров. Квакер Брукс не только собирал деньги, но и самолично ездил в Россию для помощи голодающим.

Когда в 1901 году появилось известие о разгроме русских университетов по поводу студенческих беспорядков и студентов стали отдавать в солдаты, все бросились к Петру Алексеевичу с расспросами о состоянии народного образования в России, о высших и низших школах, о причинах студенческих волнений. Петр Алексеевич был в это время в Америке: был организован ряд митингов, которые вызвали огромную сенсацию; большой журнал «North American Review» просил П. А. дать соответствующую статью, и он изобразил в ней систему наших министров народного помрачения (Дм. Толстого, Делянова и пр.). Сообщил о закрытии земских школ в Тверской губ. и о насаждении по всей России церковноприходских училищ.

С опровержением выступил не кто иной, как обер-прокурор святейшего синода Победоносцев. В своей статье, рассыпаясь перед автором во всевозможных любезностях, Победоносцев говорил, что Кропоткин давно живет за границей и забыл условия русской жизни, что церковно-приходские школы учреждаются потому, что русские села удалены на 500 км друг от друга и т. п. Кропоткин ответил на это, что если бы ученик народной школы на экзамене по географии сказал такую вещь, то получил бы единицу.

Когда в Европу проникли слухи о жестоком режиме Шлиссельбургской крепости, П. А. напечатал статью о Шлиссельбурге в «Times» (или в «Nineteenth Century») о положении узников в этой крепости. В конце статьи говорилось, что на домогательства родных, желавших знать что-нибудь о своих близких, в департаменте полиции отвечали: «вы можете раз в год обращаться к нам, и мы справимся в списках, жив ли ваш родственник или умер».

«Может ли быть большая жестокость?» — заканчивал автор свою статью.

Королева Виктория читала эту статью и послала ее своему внуку, тогдашнему наследнику датского престола, и от лица последнего Петру Алексеевичу было сообщено, что все, что П. А. имеет сказать о жестокостях, совершаемых в тюрьмах и ссылке, пусть присылается ему, и он передаст Николаю II. А через некоторое время его оповестили, что шлиссельбуржцам разрешена переписка (в 1897 г.).