Жизнь Джейн Остин

Две средние сестры унылы, сварливы и далеки от реальности в своих ожиданиях, связанных с мужчинами — на самом деле не более чем случайными знакомыми. На их лицах постоянное выражение «недовольства и озабоченности». Их брат Роберт женился на дочери адвоката, располагающей собственными средствами, что позволяет ей безжалостно унижать своих невесток. Их мать умерла, а отец по болезни заперт в четырех стенах. Эмме Уотсон жизнь дома представляется еще безрадостнее оттого, что она выросла в ожидании богатого наследства от своей вдовой тетушки, которая вопреки этим упованиям на старости лет бросилась в объятия корыстного ирландского капитана. Эмме приходится «возвращаться под родительский кров без гроша за душой», как бесцеремонно высказывается ее братец, добавив в осуждение взбалмошной тетки: «Ей-богу, нельзя доверять деньги женщинам!»

Да, обстановка в доме бедных Уотсонов мрачна, но и представители высшего общества, появляясь в романе, ничего не меняют к лучшему. Лорд Осборн, восхищавшийся Эммой на балу, — один из тех господ, что способны обсуждать женщину, не заботясь о том, что она может услышать: «Отчего бы вам не пригласить эту новую красавицу Эмму Уотсон? Потанцуйте-ка с нею, а я на вас полюбуюсь… А коли выяснится, что с ней нет необходимости беспрерывно вести беседу, представьте между делом и меня». А затем интересуется, «так ли она хороша при дневном свете». Решив все же переброситься несколькими словами с Эммой, он возвращается в залу, извиняя себя тем, что якобы ищет свои перчатки, не удосужившись, однако, спрятать пару, зажатую в руке. Его приятель Том Мазгрейв — самодовольный фат, который мог бы почти без всяких изменений появиться в романе 1990-х годов. Когда молодые леди приезжают в гостиницу, где будет проходить бал, Мазгрейв, еще по-будничному одетый, располагается в дверях своей комнаты, беззастенчиво рассматривая проходящих. Он пытается навязать себя Эмме в провожатые против ее воли, ему кажется удачной мысль «нагрянуть к Уотсонам без предупреждения», и он во всеуслышание похваляется своими знакомствами в высших кругах.

Эти и другие наблюдения провинциальной жизни, записанные за время жизни в Бате, поражают своей правдивостью, как и все у Остин. Холодная и пустынная гостиничная зала до начала танцев, напудренный парик ливрейного лакея из самого роскошного дома во всей округе, папильотки в волосах дочери хозяев дома и два атласных платья ее матушки, «надеваемые попеременно в течение всего сезона». Мы узнаем, что во время передвижения по городу в открытой коляске беседа затруднительна из-за разноголосой уличной сутолоки. Мы видим, что тарелка мясной поджарки составляет весь ужин Элизабет и Эммы, когда они остаются дома вдвоем и обслуживают себя сами. Мы присутствуем при милостивом приглашении лорда взглянуть, как спускают охотничью свору в его владениях. Оно сопровождается рекомендацией надевать на прогулку полусапожки и выезжать верхом, притом что его собеседница не может себе позволить ни того ни другого [145].

Картина общественной жизни в «Уотсонах» безрадостна и пессимистична. Мэри Лассель, которая подмечает особенности стиля Остин тоньше других критиков, находит, что здесь, несмотря на динамично развивающийся сюжет, писательница «словно сражается с подавленностью, малоподвижностью и тяжестью, навалившимися на ее перо». Один только эпизод освещает этот неоконченный роман: когда Эмма проявляет жалость к десятилетнему Чарльзу, которому не терпится потанцевать на своем первом балу. Приглашенная им девица покидает его со взрослым кавалером, а Эмма предлагает станцевать с ним вместо нее. И мальчика охватывает чувство благодарности и восторга оттого, что его новая партнерша такая хорошенькая, и его не уложили спать в такое позднее время, и он сможет поведать ей о своей жизни, уроках латыни, о своей первой лошади и первой охоте, о чучелах лисы и барсука, которые он был бы рад показать ей… Все это изображено любовно-реалистично и доказывает, как внимательно Остин слушала детей. Маленький Чарльз, безусловно, самый славный ребенок в ее творчестве.

В остальном «Уотсоны» безотрадны. Смерть так редко возникает в романах Остин, что невольно задаешься вопросом: как бы она описала последние минуты мистера Уотсона? А он должен был умереть согласно первоначальному плану писательницы, каким он запомнился Кассандре. Но прежде чем она достигла этого момента в повествовании, ей пришлось столкнуться с целой чередой смертей в реальной жизни.

В октябре 1801 года в возрасте пятнадцати лет умер нежно любимый сын Элизы Гастингс, измученный все учащавшимися эпилептическими припадками. Пухлый светловолосый карапуз, когда-то ставший в Стивентоне игрушкой для всего семейства Остин, страдал недугом даже более серьезным, чем их Джордж. И хотя он выучился говорить и даже изумлял иногда Джейн своими фразами (вроде «мой бесценный друг»), его состояние с возрастом неуклонно ухудшалось, и он претерпевал «печальное разнообразие болей». Незадолго до его кончины Элиза наконец поняла, что у мальчика нет надежды на нормальную жизнь, и теперь поддерживала себя упованием на то, что ее «дорогое дитя» вместо «мучительного существования» обретет «блаженное бессмертие», как она писала Филе Уолтер 29 октября. Она похоронила его в Хэмпстеде, подле своей матери, добавив к надписи на надгробии: «…и также в память ее внука Гастингса, единственного сына Жана Капо, графа де Фейида, и его жены Элизабет, рожденного 25 июня 1786, умершего 9 октября 1801».

Элиза отправилась в Годмершем одна. Они с Генри много времени проводили врозь. Он отказался от офицерского чина и стал отчасти банкиром, отчасти армейским поставщиком. Вначале открыл контору в центре Лондона, а затем еще и отделение своего банка в хэмпширском городке Олтон. Через несколько месяцев после смерти пасынка Генри обратился к Уоррену Гастингсу с просьбой о финансовой помощи, которая была вежливо отклонена. «Меня приводит в состояние, близкое к ужасу, возможность показаться вам низким или жадным…» — пытался он объясниться в следующем письме, но покровительства из этого источника больше ждать не приходилось. Другой шанс возник с заключением Амьенского мира [146], когда вновь стало возможным путешествовать на континент. Семейное предание Остинов гласит, что Генри с Элизой отправились на родину ее первого мужа с тем, чтобы вернуть состояние Капо де Фейида или, во всяком случае, то, что ей причиталось. Они оказались во Франции как в ловушке, поскольку мир внезапно закончился, и смогли возвратиться в Англию лишь благодаря совершенному французскому Элизы. Судя по сохранившимся во Франции сведениям, месье Остину никто там особенно не обрадовался. Брат и сестра Жана Капо де Фейида уже предъявили свои претензии на Марэ и вступили во владение поместьем. Впрочем, ни у кого не было средств продолжать осушение, земля оставалась бесплодной, так что весь уже вложенный в нее труд пропал зазря.

Другая смерть поразила Джейн Остин еще сильнее. В двадцать девятый день ее рождения произошел несчастный случай с ее дорогой подругой, миссис Лефрой, отправившейся верхом за покупками в Овертон в сопровождении слуги. По дороге она встретила Джеймса Остина и пожаловалась на свою безмозглую ленивую лошадь, а на обратном пути эта самая лошадь понесла. Слуга не сумел ее удержать, и, пытаясь спешиться, миссис Лефрой ударилась оземь. Последствия падения были такими тяжелыми, что доктор Лифорд ничего не смог поделать, и через три часа она умерла.

Джейн едва успела смириться с этим, как заболел ее отец. Он испытывал «тяжесть в голове, лихорадку, сильную дрожь во всех членах и полнейшее бессилие». Болезнь развивалась очень быстро, и, «не осознавая своего состояния, он был избавлен от горечи расставания и отошел едва ли не во сне». Такое сообщение отправила Джейн брату Фрэнсису в январе 1805 года. Она с нежностью писала о «добродетельной и счастливой жизни» отца и с поразительным для нас бесстрастием о «безмятежном спокойствии его лица»: «…так чудесно! — он сохраняет свою добрую благожелательную улыбку, которая всегда его отличала… Если бы мы не ощущали потерю такого Родителя, то достойны были бы называться животными». И все же такие фразы кажутся слишком отрешенными. Если перед Джейн и оживали воспоминания детства — как она играла на церковном дворе, как отец разрешал ей записывать имена воображаемых женихов в метрическую книгу, — она хранила эти мысли и свою скорбь при себе. Джейн оставалась разумной и сдержанной, как всегда, и делала что считала необходимым: нашла отцовский компас и ножницы, чтобы отправить Фрэнку, и всячески заботилась о матери, не давая воли своей печали.