Разрозненные страницы

— Тебе нужно решить самой.

Я повесила трубку и сказала Филиппову, что лечу. Поинтересовалась:

— А кто еще летит?

Он сказал, что пока точно известна только кандидатура руководителя поездки М. М. Шапиро.

Мало-помалу все уточнилось. Начались сборы, переговоры, встречи в Севморпути у огромной карты в кабинете начальства. Как будто, стоя у карты, можно что-нибудь понять! На карте Арктика — два сантиметра, а лететь надо пять часов. Вон бухта Провидения на карте совсем близко, а мы до нее добирались потом тридцать четыре дня, правда, приземляясь почти в каждом населенном пункте Арктики.

Полетело нас тринадцать человек. Долго старались избежать этой цифры, в результате так и получилось — тринадцать. На меня это не произвело никакого впечатления (однажды я спросила К.Т.Т.: «Ты в приметы вообще-то веришь?» — перед нами пробежала черная кошка. Он сказал убежденно: «Конечно. Только в хорошие»).

За два дня до вылета ходили на склад Севморпути примерять полярное обмундирование. Намучились — все велико (в группе нас шесть женщин).

В день вылета стоим на Пушечной возле ЦДРИ у автобуса. Надели на себя всё, даже унты. Был первый солнечный мартовский день. Прохожие останавливались, смотрели на нас как на ненормальных и острили:

— Вы что, на Северный полюс собрались?

— Угадали! — отвечал певец Большого театра П. Чекин.

В. Дулова, которая стояла тут же в своей красивой шубке, удивлялась:

— Как это они догадываются? Мы же действительно на Северный полюс?

И вот летим, а я делаю записи…

Времени прошло так мало, а впечатлений так много, что приходится укладывать их в памяти очень тщательно, аккуратно, так, чтобы все поместилось, не смялось, не выдохлось, не смешалось с другим.

Кажется, только что была Москва, Тушинский аэродром, щелканье фотоаппаратов, невыносимо встревоженные лица близких, которые всё смотрели и смотрели на самолет, даже не видя нас за крохотными окошками. А сейчас уже позади Череповец, проплыл под крылом Архангельск, нас уже не приняла из-за непогоды Амдерма, а, сжалившись над нами, принял Нарьян-Мар, и вот снова мы пробиваемся на Амдерму.

…На Амдерму! Погода с утра плохая. Метеосводка не сулила ничего хорошего. Плотная облачность прижимает к земле. С земли радируют: «Не видим вас!» Стеной движутся облака. Ни просвета, ни окна. Условия посадки тяжелые. Все же садимся благополучно.

Пурга. Ледяной ветер валит с ног. Кажется, если бы не тяжелые меховые унты, которые дал нам Севморпуть, унесло бы совсем. Несмотря на это, встречать нас пришел весь поселок: старые и малые. Мы видим аплодисменты — услышать их нельзя из-за воя ветра и рукавиц. Нам аплодируют в рукавицах. Снег как иголками колет лицо. Ресницы склеены льдинками выжатых ветром слез. Ветер находит каждую крохотную шелку, чтобы, как длинным лезвием холодного ножа, проткнуть тело.

Выносят из самолета укутанную в меховые чехлы арфу. Выгружают наши вещи. Нас долго везут в наше жилище. Кормят, отогревают.

Концерт назначен на завтра. Но зрители решают иначе: хотя уже ночь, но они собрались в клубе и ждут нас. Пройти до клуба нужно всего двести-триста метров. Но сделать это невозможно: ветер еще усилился. Кажется, Арктика решила показать нам образчик настоящей пурги. На ногах устоять нельзя — ползем на концерт на четвереньках.

А утром, после этой страшной ночи — ослепительное солнце, сияющий снег, хрустальные толстые сосульки, как в постановке «Снежной королевы» в Детском театре. И, как будто в Подмосковье, летит на меня мальчишка на одном коньке. Ребята катаются с горки, валятся в снег, тащат наверх пустые санки, падают, борются, смеются.

Даже молоденькая наставница с косичками, как у девочки, выбежала откуда-то без шубки и кричала мальчишке, белому, как Дед Мороз, от налипшего на тулупчик плотного снега:

— Почему это Нелька ревет все время, я слышу? Разве можно обижать маленьких?!

Все было как у нас, под Москвой. Только на градуснике минус 41°.

На концерт идем через весь поселок. Дома засыпаны, завалены снегом до самых крыш. Входы — туннели из снега. Ступеньки, чтобы попасть в дом, ведут глубоко вниз.

Концерт в помещении столовой. Импровизированная сцена. Стены покрыты льдом, на потолке собираются капли и падают редким крупным дождем. Над сценой, в трогательной заботе, чтобы не капало на нас, к потолку прибиты одеяла.

Арфу долго распаковывают. Она еще не привыкла к теплу. Она вся мокрая. Дыхание людей, которое мглою висит в воздухе, осело каплями на холодном металле. Но вот ее выносят на сцену — золотую, такую невероятную в этой обстановке. Люди долго аплодируют сначала арфе, а потом В. Дуловой.

19 марта

Нарьян-Мар. Ненецкий национальный округ. Окружной центр. Аэропорт и морской порт в устье Печоры. Город деревянный, красиво расположен.

Мы прилетели на юбилей 25-летия национального округа. Вечером концерт для ненцев-оленеводов. Зрители — колхозники, охотники, их жены, дети, даже грудные. Они спят в фойе на диванах, раскинув голые ножки, пока их матери смотрят концерт. На улице детей заворачивают в шкуры вроде спальных мешков.

20 марта

Нарьян-Мар. Переставили часы. Разница с Москвой на 4 часа. День необычайно хорош. Весь город собрался на огромном поле смотреть гонки оленьих упряжек. Это состязание в ловкости и смелости. Со всего округа — за 200–500 километров — съехались колхозники-оленеводы. Тип монгольский. Многие одеты в нарядные малицы с аппликациями из меха, бисера. Дети, как куклы, зашиты в меха, видны только их рожицы, с глазками-щелками. Не шалят, не носятся, как наши, держатся с большим достоинством, подражая взрослым.

Север будто решил удивить, ослепить нас этим праздником — столько рассыпано блеска, света, красок!

Мы смотрим на это зрелище с высокой трибуны, выстроенной сегодня для гостей. Вон девушки и молодые женщины сидят стайками на нартах, нарядные, оживленные: их женихи и мужья участвуют сегодня в состязаниях. Хорошенькая щеголиха, видя, что все любуются ею, то и дело поднимает к трибуне круглое личико и улыбается нам неправдоподобно белыми зубами.

Спускаюсь вниз, хочется поговорить, расспросить. А как хорошо многие говорят по-русски, даже старухи!

Колхозные стада оленей достигают здесь 8—10 тысяч голов. У отдельных колхозников бывает 100–200 оленей. (Колхоз «Харп» — «Северное сияние».) Старшие пастухи нередко имеют среднее образование, младшие — грамотны почти все.

Олени живут лет 10–12. Их не кормят почти совсем. Они разрывают копытами снег в тундре, находят и едят ягель. Страшное зло причиняет муха-паразит, личинки которой развиваются прямо в коже оленя, нанося потом огромный вред производству замши.

Олени ходят в упряжке по 4–5 штук. Нарты длинные, узкие. Погонщик управляет длинным острым шестом (хорей). Олени берут скорость с места по любой дороге, по снежной целине, и также внезапно, с полного хода, могут остановиться, если погонщик их остановит. Олени производят впечатление такого трудолюбия, безропотности, такого смирения, что больно смотреть в их кроткие глаза. Даже рог — красивый, ветвистый — зачастую у них один: другой отпилен, чтобы рога не путались в упряжке.

Оленьи гонки — зрелище своеобразное, совершенно необычайное. После состязания победители на своих упряжках везут нас на аэродром.

21 марта

Летим в Игарку. Остановка — Усть-Нара. В крохотной летной столовой едим чудесную навагу. Мешки с мороженой навагой навалены повсюду на аэродроме целыми горами. Видно, куда-то будут отправлять.

Садимся на мысе Каменном — Обская губа. Берем бензин. Через два часа Игарка. Летим над Енисеем. Штурман рассказывает, что в устье Енисея пришел из океана заблудившийся кит и выбросился сам на берег против консервного завода.

22 марта

Игарка. Какой милый этот город! Останавливаемся в домике-гостинице для пилотов, на аэродроме. Дом еще пахнет сосной, чистенький, желтый. Все вокруг усыпано стройматериалами: бруски, щепа, доски — все это брошено тут навсегда после стройки, причем так и видно: чтобы сделать ступеньку или порожек, берут трехдюймовую доску и кромсают ее до тех пор, пока не приткнут куда надо. Опилки такие золотистые, как мед, пролитый на снегу.