Элеонора Дузе

но есть святые слезы, слезы благодарности за беспредельную красоту,

расточающую себя с безмерной щедростью. То целительные слезы,

они делают человека цельным, совершенным, гармоничным, в эти

вдохновенные мипуты он живет полной жизнью. Как сделала это с

нами хрупкая, маленькая женщина? Вот здесь, на этой сцене с раз¬

малеванными плоскими декорациями, безвкусной бутафорией, туск¬

лым светом закрытых кусочками пленки фонарей, которые наводят

осветители в пропотевших рубашках... И все же именно с этой сцены

снизошел на сотни зрителей катарсис чувств, и сделала это одиноко

стоящая на сцене седая актриса. О, благородное и чистое искусство

театра. Оно поднимается до божественного уровня, когда ему служит

такая поистине великая душа, как Дузе.

Никто не разговаривал во время короткого антракта. Когда серд¬

ца полны до краев, слова не нужны.

Снова постепенно гаснут огни, и занавес поднимается в последний

раз. Маленькая церковь в итальянском городке, алтарь, статуя ма¬

донны, горят свечи. Входит Дузе, закутав голову и плечи в черную

шерстяную шаль. Она подходит к алтарю и, опустившись на колени,

молится. Она молится за сына. Это молитва матери, чья любовь к

единственному своему ребенку так же беспредельна, как готовность

прощать. Лица мы не видим, только две белые руки, стиснутые в

смиренной мольбе; кажется, это руки с полотен Леонардо или Лип¬

пи, ожившие в прекрасном и возвышенном духовном порыве. Во¬

сковые свечи, маленькая черная фигурка, похожие на белые цветы

руки, сложенные в молитве, а потом негромкий, полный нежности

голос Дузе... Он постепенно начинает звучать все тише и тише, пере¬

ходит в шепот, и надо напрячь слух, чтобы различить слова. И все.

Руки дрогнули и опали, как лепестки, и маленькая черная фигурка,

казалось, растаяла и растворилась в легкой тени на полу сцены. Мед¬

ленно опустился занавес. Зажглись огни.

Я не помню в театре такой неописуемой тишины. Может быть,

вместе с несчастной матерыо умерли и все зрители? Шла минута за

минутой. Никто не двинулся с места. Все молчали. Вдруг, словно чей-

то палец нажал на сигнал, все, кто был в зале, поднялись в одном по¬

рыве, и мощный гром аплодисментов потряс стены театра. Оп звучал,

как канонада, грозно и настойчиво, возникало ощущение, что он не

смолкнет никогда. Пятнадцать раз поднимался занавес. Безыскусст¬

венная грация и смирение, с какими Дузе выходила раскланиваться,

могли растрогать до слез, но мы и без того уже плакали. Слегка при¬

сев, она опускала в глубоком поклоне седую голову — склоненная ве¬

тром лилия на черном стебельке.

Если вам знакомы обычаи наших английских театров, вы знаете,

что публика начинает расходиться уже за несколько минут до того,

как опустится занавес в последнем акте: зрители торопятся домой,

спешат на последний автобус, на подземку и т. п. На этот раз ни один

человек не тронулся с места. И лишь когда тяжелый железный зана¬

вес, этот суровый и прозаический страж подмостков, опустился, стро¬

го возвестив: «Пора, леди и джентльмены», публика начала выходить

из театра.

Как непохоже это было на тот вечер, когда играла Сара Бернар.

Все молчали, тихо улыбаясь и все еще держа в руках носовые платки,

и медленно просачивались сквозь многочисленные выходы на ули¬

цу — так бесшумная волна впитывается в песок. Конечно, я напра¬

вился к боковому выходу. Сворачивая, чтобы выйти па узкую улочку,

я подумал, что там никого нет, ибо было очень тихо, но увидел огром¬

ную толпу, которая дожидалась Дузе. Как и в тот раз, у выхода стоял

длинный черный лимузин. Была прекрасная ночь. В небе мерцали

звезды. Все стояли тихо. Почему-то многде мужчины сняли шляпы.

Чувство благоговения объединяло всех, сердца людей были согреты

нежностью и благодарностью. Темный лондонский переулок с его го¬

лыми закопченными стенами и ржавой дверью у выхода из театра,

приковавшей к себе взгляды каждого из нас, стал торжественным,

как собор. Но вот дверь распахнулась. Показалась Дузе. Вся в чер¬

ном, с прозрачной вуалью на белых волосах. Никому не пришло в

голову зааплодировать. Никто не произнес ни слова. Толпа тихо и

почтительно расступилась, пропуская Дузе к автомобилю. Сейчас

она казалась еще меньше и тщедушней, чем на сцене, словно тепь

мелькнула мимо нас. Как умещается столь исполинский дух в этом

крохотном теле, думали мы с благоговением. Вот она в автомобиле.

Медленно, будто сознавая, какой хрупкий и ценный груз доверен ему,

лимузин тронулся с места. Люди расступались перед машиной, остав¬

ляя неширокий проход. Все стояли молча, не отрывая глаз от блед¬

ного лица, светившегося ласковой, усталой улыбкой. Машина скры¬

лась, а мы все не двигались с места, и слезы показались на наших

глазах, а сердца были полны любви и благодарности. Затем словно

глубокий вздох пронесся по толпе, и люди начали расходиться, каж¬

дый пошел своей дорогой, неслышно растворяясь в ночной тьме.

Я много дней находился под впечатлением otoro вечера. Да что я

говорю? Прошли годы с тех пор, пройдет еще много дней, но каждый

раз, когда я думаю о Дузе, я снова подпадаю под ее обаяние, столь

же властное и волнующее, как прежде.

И вспоминая Дузе и Бернар, я вынужден признать, что если, на¬

блюдая игру последней, я отдавал дань ее славному прошлому, то Ду¬

зе коснулась моего сердце огненным перстом, с неуловимой мягкостью

заставила преклонить колени в благоговейном восхищении не перед

призраком минувшей славы, не перед блистательной легендой, время

которой прошло, а перед живой, вдохновенной, неувядаемо юной ар¬

тисткой милостью божьей.

ВЕЛИКАЯ АКТРИСА ИТАЛИИ

«Совершенство искусства и жизни». Эти слова, сказанные Элеонорой Дузе

о ее великой предшественнице — Аделаиде Ристори, можно отнести и

к ней самой.

Более столетия отделяет нас от даты рождения Элеоноры Дузе,

полвека минуло со дня ее смерти, но жива память о гениальной итальянке,

в чьей судьбе так знаменательно скрестились пути искусства и жизни ее

страны, ее эпохи.

Сквозь призму времени мы вглядываемся в минувшее столетие, мысленно

совершая путешествие в прошлое.

Сама эпоха, нашедшая глубокое отражение в артистической судьбе Дузе,

словно готовила ее к возвышенно прекрасной, подлинно гражданской мис¬

сии — служению истинному искусству.

Она родилась в 1858 году, когда Италия вступила в последнее сражение

своего Рисорджименто, героического времени борьбы за свободу и воссоеди¬

нение отечества.

В 60-е годы XIX века, когда уже было провозглашено единство Италии, де¬

лает Дузе свои первые шаги на сцене.

70-е годы стали для молодой актрисы этапом мучительных поисков своего

пути в искусстве. Для ее родины этот период был началом тяжелого безвре¬

менья. Буржуазно-демократическая революция Рисорджименто осталась не¬

завершенной. Пламенная мечта патриотов о превращении Италии в страну

гуманистических идеалов и справедливости не осуществилась. Италия оста¬

валась государством, раздираемым социальными противоречиями, губительной

диспропорцией в развитии областей Севера и Юга, идейным брожением.

Идеалы Рисорджименто были растоптаны жестокой, бездушной буржуазной

действительностью, обманувшей надежды борцов. Острое разочарование охва¬

тило многие слои итальянского общества, породив стремление к переоценке

духовных ценностей прошлого, желание освободиться от романтической его

идеализации.

На этом фоне в искусстве Италии последних десятилетий XIX века возни¬

кают два противоположных направления — веризм и декадентство.